К. X. Кушнарева, М. Б. Рысин - НОВЫЕ ДАННЫЕ К ПРОБЛЕМЕ ДАТИРОВКИ ПАМЯТНИКОВ "ЦВЕТУЩЕЙ ПОРЫ" ТРИАЛЕТСКОЙ КУЛЬТУРЫ

topmenu

There are no translations available.

<უკან დაბრუნება

К. X. Кушнарева, М. Б. Рысин

(Санкт-Петербург)

НОВЫЕ ДАННЫЕ К ПРОБЛЕМЕ ДАТИРОВКИ ПАМЯТНИКОВ "ЦВЕТУЩЕЙ ПОРЫ" ТРИАЛЕТСКОЙ КУЛЬТУРЫ

Отар Михайлович Джапаридзе - один из крупнейших археологов-кавказоведов нашего времени, внес неоценимый вклад в проблему воссоздания далекого прошлого Кавказа. Открытые им уникальные памятники и их интерпретация создали незыблемый фундамент для реконструкции древнейших вех истории региона. Написанные в течение нескольких десятилетий многочисленные труды ученого вводят в научный оборот неизвестные ранее памятники, демонстрируют комплексный подход автора к интерпретации базового материала, а также свидетельствуют о его глубокой творческой мысли и огромной эрудиции. В результате синтеза этих качеств во всех его работах Кавказ предстает как многогранный культурно-исторический феномен, постоянно и тесно взаимодействовавший со своим историческим окружением. Хронологический диапазон открытых О.М.Джапаридзе памятников и связанных с ними проблем значительно растянут во времени: это V-II тыс. до н.э., в пределах которых исторические судьбы кавказского населения претерпевали коренные изменения. Здесь и эпоха первых земледельцев, и время становления и расцвета куро-аракской ранне-бронзовой культуры, и, наконец, блестящие среднебронзовые культуры, среди которых своей непредсказуемостью и яркостью выделяется триалетская. Наряду с публикацией открытых автором комплексов, его перу принадлежат монографии, посвященные целым периодам древней истории Кавказа, которые закрывают лакуны в процессе воссоздания исторического прошлого региона. Без трудов О.М.Джапаридзе последнее выглядело бы значительно более обедненным и схематичным. Таким образом, результаты полевых открытий О.М.Джапаридзе и его исторические реконструкции приближают нас к реальной действительности далекого прошлого Кавказа. Среди проблем, входящих в сферу научных интересов ученого, едва ли не главной явилось изучение блестящей курганной культуры В Кавказа, открывшей "новую эру" в древней К истории региона (недавно мы предложили ее К именовать бедено-триалетской культурой, сокращенно БТК [17]. Так, первому (бедено-алазанскому) ее этапу или эпохе "ранних курганов”, помимо ряда статей, посвящена одна из последних монографий автора (К этнокультурной истории грузинских племен в III тыс. до н.э. Тбилиси 1998), тогда как период "цветущей поры" или триалетско-кироваканский этап нашел отражение в объемистом труде, написанном тремя десятилетиями раньше [8]. Если прибавить к этому участие О.М.Джапаридзе в раскопках триалетских курганов, осуществленных под руководством их первооткрывателя Б.А.Куфтина, а также его блестящие самостоятельные работы в Месхети и Зуртакети, то можно смело сказать, что тема триалетской культуры проходит "красной нитью" через всю творческую жизнь ученого. Триалетская культура, характеризующая “цветущую пору” среднебронзового века, стала известна по погребальным памятникам кавказской элиты. Ведущими их признаками являются крупные курганные насыпи, обширные грунтовые могилы или огромные наземные залы, индивидуальные захоронения, обряд кремации, жертвоприношения животных, деревянные повозки и погребальные ложа, посуда из драгоценных металлов, парадное оружие, изысканные ювелирные изделия, новые формы керамики, среди которой появляется и расписная. Вслед за Б.А.Куфтиным и О.М.Джапаридзе, заложившими фундамент в деле изучения триалетской культуры, к ней обращались и их последователи. В результате комплексного подхода к памятникам она предстает сегодня как многогранный феномен, своего рода ярчайший сплав традиций и новаций, сформировавшийся на втором этапе развития курганной культуры Южного Кавказа, пришедшей, в свою очередь, на смену куро-аракской культуре. Курганная эпоха характеризуется прежде всего реализацией колоссальных трудозатрат на строительство сооружений заупокойного культа вождей и лидеров разных рангов, что демонстрируют следующие цифры. Так, например, площадь основания раннего кургана (№1) около сел.Цнори в Алазанской долине составляла 3 га, объем насыпи - 51 тыс. куб.м; для насыпи были свезены 8 тыс. куб.м камня, а для оформления камеры - 200 куб.м древесины. Ориентировочные подсчеты трудозатрат только на земляную насыпь составили 22700 человеко-дней. Не менее внушительны размеры сооружений этапа "цветущей поры". В частности, триалетский курган №XXXV (Топ-Кар) имел площадь погребального зала 175 кв.м. Диаметр некоторых курганов Зуртакети достигал 100 м при высоте стен 6 м. При этом погребальный зал одного из них имел площадь 152 кв.м; с восточной стороны к нему примыкал дромос длиной 40 м, площадью 276 кв. м, по которому проследовала траурная процессия. Экономической базой, позволившей высвободить такое количество рабочих рук из сферы добычи продуктов питания и других, необходимых для жизни сфер производства, было, прежде всего, выдвинувшееся на первый план скотоводство, различные виды которого, вплоть до альпийского хозяйства, охватили фактически весь Кавказ того времени; это также интенсивная эксплоатация богатейших месторождений Западного Кавказа, масштабы которой были огромными. О размахе добычи меди, сурьмы и мышьяка в рудниках Рачи, в частности, можно судить по массе отвалов отходов обогащения, которая составляла около 100 тыс. тонн. Именно эти две ведущие отрасли производства вывели Кавказ на международную арену. Размещение в этот период у южных границ Кавказа разветвленной канишской торговой фактории, которая была заинтересована прежде всего в металле, а также в таком товаре как скот и в таких его производных как шкуры, кожа, шерсть, ткани и пр., стимулировало торговые связи, способствовало обогащению верхушки кавказского общества, в руках которой находились эти две, определяющие судьбы Кавказа, сферы производства. В рассматриваемую эпоху произошли коренные преобразования и в сфере общественного устройства, которые на базе крайне выразительного археологического материала приблизительно реконструируются с помощью передневосточных документов и этнографических фактов. В этот период резко возрастает стратификация общества; появляются крупные надобщинные общественные объединения с сильными лидерами во главе; в среде лидеров устанавливается иерархия, при которой наивысшей, фактически неограниченной, властью обладают вожди крупных союзов племен; усиливается роль военного фактора; ок разуются ремесленная, жреческая и военные касты, обслуживавшие верхние слои общества; формируется дружина, снаряжение которой ложится на плечи оружейников, работающих исключительно на выпуск военное продукции. Элитные гробницы, отражающие новые возможности организации труда, а тай же все многообразие прижизненных функции похороненных в них вождей, свидетельствуя о достижении того типа общества, в которой политические лидеры использовали все имеюшиеся у них возможности для утверждения власти через “монументальную пропаганду" связанную с заупокойным культом. Это было своего рода пик концентрации власти, направленной на возвеличивание представителе высшего сословия общества. Как видно из сказанного, в результате усилий основоположников исследования триалетской культуры и их последователей изучены, практически, все ее главные аспекты. Однако в силу многогранности и неповторимости этого феномена остаются еще определенные лакуны в трактовке материала, которые со временем постепенно должны быть закрыты. Среди них даты сооружения курганов "цветущей поры", которые разными исследователями были трактованы неоднозначно. Так Б.А.Куфтин, опираясь на известные к тому времени переднеазиатские и эгейские параллели, датировал богатые курганы “цветущей поры” серединой II тыс. до н.э. [12]. 0.М.Джапаридзе [8, с.270], а вслед за ними с некоторыми уточнениями Э.М.Гогадзе, paспределили время их сооружения в предела первой половины II тыс. до н.э. В результат» появилась “короткая” и “длинная” хронология триалетских курганов. К этой проблеме позднее обращались многие исследователи [50; 37; 33; 19; 31; 46; 48. Подробно см.13, с.93-98]. Почти все они отнесли курганы “цветущей поры” к первой половине II тыс. до н.э. Исключение составили С.Пигтот и К.Шеффер: первый нижнюю границу курганов углубил до 2400-2300 гг до н.э., в то время как К.Шеффер верхнюю границу первоначально отнес к 1300-1100 (Late Bronze Age); впоследствии время сооружения триалетских курганов он удревнил до 1550-1400 гг до н.э.

В связи с появлением в последние десятилетия на Переднем Востоке неизвестных ранее строго датированных комплексов, которые следует рассматривать в увязке с кавказскими материалами среднебронзового века, а также в связи с опубликованием на Кавказе новых данных, побуждающих к пересмотру периодизационной схемы среднебронзовых культур региона, обращение еще раз к датировке и периодизации кавказской курганной культуры представляется достаточно актуальным. Такая работа нами уже начата; она затронула эти проблемы как в отношении памятников курганной культуры на протяжении всего времени ее бытования [16], так и памятников ее первого бедено-алазанского этапа [17]. В последние годы наметились определенные коррективы в хронологической оценке памятников второго ее этапа и их взаимодействий с памятниками родственной им кармирбердской культуры. Вопрос этот возник, когда был установлен факт размещения комплексов этих культурных объединений на одной и той же территории - в южной и юго-западной зонах Закавказья, где, наконец, сравнительно недавно впервые были учтены разрозненные памятники триалетского облика [13, с.113-127; 14; 34]. Объяснение этому факту дал анализ инвентаря серий кармирбердских погребений (Карашамб, Шамирам, Цахкаладж, Арич и др.), в каждом из которых вместе с чернолощенной и красноангобированной посудой, расписанной в кармирбердском стиле находились во-первых типы, маркирующие переходный от средней к поздней бронзе период, во-вторых - единичные позднебронзовые сосуды [2; 15]. Тем самым появились основания для омоложения комплексов кармирбердской культуры и перенесения их из первой четверти II тыс. до н.э., как это считалось раньше, во вторую четверть. Следует подчеркнуть, что ни в одном из триалетских погребений подобные сосуды не обнаружены. Вместе с тем единичные находки в кармирбердских погребениях чернолощенных "гидрий" триалетского облика говорят о хронологическом соприкосновении памятников этих двух культур. Таким образом, на основании кавказских материалов вырисовываются аргументы в пользу удревнения комплексов “цветущей поры” бедено-триалетской культуры и сокращения интервалов между выделенными в свое время хронологическими группами триалетских курганов. Обращаясь к обозначенной проблеме - обоснование времени сооружения курганов “цветущей поры” - мы в первую очередь опирались на металлические изделия. Известно, что общественный прогресс теснейшим образом связан с прогрессом металлургии, которая стимулировала познание окружающей среды, способствовала новым открытиям. Среди продукции металлообрабатывающей индустрии особенно чувствительным к переменам в обществе было оружие, ибо выпуск того или иного вида оружия являлся непосредственным откликом на запросы населения. Производство оружия было во все времена носителем передовых технологий. Из-за постоянной тенденции к совершенствованию его образцы имеют особое значение при решении проблемы датировки и периодизации памятников. Важно и то, что находки оружия в составе инвентаря погребальных комплексов оказывают существенную помощь в социологических реконструкциях; наконец, следует учесть, что при различных контактах и связях древних народов заимствования осуществлялись в первую очередь в сфере вооружения: поэтому следует полагать, что анализ оружия кавказских племен эпохи раннего металла поможет реконструировать разнонаправленные связи Кавказа и в первую очередь связи со странами Древнего Востока. Учитывая ограниченные рамки настоящей статьи, мы для решения поставленной задачи отобрали три ведущих вида оружия, найденных в составе инвентарей курганов “цветущей поры”. В процессе анализа нами также учитывались обнаруженные случайно типологически близкие им изделия. К сожалению, в погребениях этого времени встречено сравнительно мало боевого оружия, чему исследователи до сих пор не могут найти четкого объяснения. Однако, несмотря на скудость информации становится очевидным, что в сфере вооружения в этот период ситуация качественно меняется - помимо усовершенствования старых видов оружия появляются новые (копья со втульчатым наконечником и мечи-рапиры), которые встречаются не только в могалах верхушки общества (в качестве статусных, престижных экземпляров), но и в рядовых погребениях. Определяющим моментом при датировке триалетских курганов послужило сходство втульчатого копья из кургана №XVII с микенским оружием из Просимны. Б.А.Куфтин именно на этом основании датировал курганы “цветущей поры” серединой II тыс. до н.э. В дальнейшем эта дата стала традиционной. Однако, как будет показано ниже, эта дата требует серьезной корректировки. Поэтому мы наше исследование начинаем именно с этого вида оружия. Впервые бронзовое копье со свернутой втулкой было обнаружено Б.А.Куфтиным в одном из “царских” курганов Триалети (курган №XV; 12, с.96, табл.106)¹. Сам контекст находки, серебряное кольцо на втулке и каннелюры на поверхности копья говорили за то, что оно являлось парадным оружием. В дальнейшем была открыта серия погребений этого времени как с парадными копьями в элитных могилах (Месхети - с золотым кольцом, Кировакан, Арич), так и с обычными боевыми экземплярами в могилах рядовых воинов (Нули, Квасатали, Цагали, Метехи, Кистаури и др). [45, Т.70].

Итак, Б.А.Куфтин, а вслед за ним К.Шеффер, М.Гимбутас, К.Рабинсон [12, с.96; 50, с.184; 31, с.92; 48, с.247] в качестве первой параллели триалетскому копью указывали на копье из погребения № X в Просимне на Кефаларском холме, относящееся к периоду “позднеэлладский II и III” (XV-XIII вв. до н.э.). К.Рабинсон привела в качестве параллели также копья из погребения №IV в Ялисосе, на Родосе [48, с.247). Названные параллели были приняты и отечественными исследователями. Лишь Г.Л.Кавтарадзе, поставивший задачу удревнения всей “колонки” памятников Южного Кавказа в соответствии с калиброванными значениями датировок по С и, справедливо указал на существование на Переднем Востоке копий со свернутой втулкой уже в конце III тыс. до н.э. [9, с.131]. Однако Г.Л.Кавтарадзе не попытался обосновать приведенные им параллели триалетскому копью при помощи сравнительно-типологического метода, являющегося основой археологических исследований; поэтому, составленная им таблица, как правило, мало используется археологами и в свое время подверглась обоснованной критике [1]. Так, в качестве аналогий триалетскому копью автор привел наконечники с литой втулкой из Бородинского клада, а также литейную форму для изготовления подобных наконечников из Новой Заторы [9, с.133, табл.VIII 49): нам же представляется ошибочным, с точки зрения методики, сопоставление изделий, выполненных в различной технике. То обстоятельство, что оценки упомянутых эгейских параллелей за прошедшие 60 лет не подвергались критике, следует объяснить, во-первых, действительным внешним сходством сопоставляемых копий, а во-вторых (и это главное) тем, что сопоставлялись единичные экземпляры наконечников из триалетского кургана №XV, из Просимны и из Ялисоса. К ошибочным результатам могло привести также использование парадных образцов оружия, которые, как правило, отличаются от оружия рядовых воинов. Накопившиеся за прошедшие десятилетия экземпляры копий в эгейском, передневосточном и кавказском ареалах [24; 35; 30; 40; 45) побуждают к проведению сравнительного анализа всех известных сегодня находок. Как устанавливается в результате такого анализа, эгейские копья отличаются от кавказских и передневосточных по ряду параметров. Первое и принципиальное отличие относится к технологии их изготовления. В эгейском регионе отливалась втулка со шлицей, края которой затем расковывались; а на Кавказе, как и на Переднем Востоке, отливали плоскую лопатообразную заготовку, затем широкая ее часть расковывалась и формовалась во втулку [24, с.81; 40, с.290]. По мнению В.С.Бочкарева, различие в технологии изготовления копий может подтверждаться тем фактом, что у кавказских наконечников шов в месте соединения краев втулки расположен всегда вдоль центральной оси, тогда как у эгейских экземпляров шов иногда располагался сбоку от центральной оси. Принципиально отличается также способ закрепления наконечника к древку. Эгейские наконечники имеют в основании втулки литое кольцо, а выше кольца (на расстоянии одной пятой длины втулки) имеются отверстия для штифта, фиксирующего наконечник; у большинства же кавказских копий кольцо отсутствует, а отверстия для штифта располагаются у самого края втулки. Кольца из драгоценных металлов имеются только на парадных экземплярах (Триалети, Месхети), причем штифтовое отверстие здесь расположено, как и у обычных копий рядовых воинов, у самого края втулки, так что штифт проходил через кольцо. На Переднем Востоке кольца на копьях также встречаются редко, и тоже на парадных экземплярах. Такие кольца, как и на Кавказе, обычно изготовлены из листового металла. Исключение составляет литое золотое кольцо копья из Кюльтепе-Каниша (Карум, слой I b) у г.Кайсери, в Малой Азии, однако это копье имело литую втулку (42, с.58, Fig.66). Отверстия для фиксирующего штифта располагаются либо на краю втулки (например, копья из Рас-Шамры, Телль Асмара [35, Abb.252-4, 40, Abb. 324,6), либо на расстоянии от края втулки, как у одного копья из Рас-Шамры. Большая часть кавказских копий имеет узкие прорези у основания втулки, которые могли служить для пропускания ремня, стягивающего ее края. Такой способ крепления наконечника к древку выглядит более архаично по сравнению с эгейскими и даже с более древними передневосточными экземплярами. Чрезвычайно интересно, что в Нижнем Поволжье, на севере степной зоны Восточной Европы, недавно обнаружен наконечник копья со свернутой втулкой, который также прикреплялся к древку при помощи кожаного ремня, пропущенного в прорези у основания втулки (пос.Сторожевка [18, рис.2]). Такой же архаичный способ фиксации наконечника к древку зафиксирован у экземпляра из кургана №1 у ст.Кондрашинской на Верхнем Дону, относящегося к синташтинской группе памятников [22, Рис.З3]. Эгейские наконечники отличаются от кавказских также по своим пропорциям: у эгейских (в том числе у копий из Просимны и Ялисоса) длина пера в два-три раза больше длины втулки, а у кавказских перо либо равно втулке, либо длиннее ее максимум в полтора раза. Наконец, эгейские копья отличаются от кавказских по форме пера и по поперечному сечению центрального ребра. Среди эгейских наконечников по этим двум параметрам выделено девять типов (24, с.5). Кавказские же наконечники более однородны; их перо имеет удлиненно-подтреугольную форму с выгнутыми боковыми лезвиями, приостренным концом и вогнутыми плечиками; центральное ребро в поперечном сечении подтреугольное, либо округлое. Исключение составляет копье из Кироваканского “царского” кургана с подтрапе-циевидным в поперечном сечении центральным ребром. У большинства же эгейских копий перо имеет иную форму - центральное ребро в сечении подтрапециевидное. По форме пера к кавказским копьям близки наконечники типов V и VI (по Р.Авила) из Просимны и Ялисоса, однако последние отличаются от триалетских подтрапециевидным в сечении центральным ребром и пропорциями (24, с.35-40, Taf.12, 13, 14). Более древние микенские наконечники (тип II) имеют подтреугольное в сечении центральное ребро и близки к кавказским по пропорциям, но отличаются от последних листовидным абрисом пера (24, с.9-12, Taf.2,3). Различаются даже такие детали, как каннелюры, украшающие копья из Просимны и из кургана №XV в Триалети: каннелюры на эгейских копьях проходят параллельно до самого конца пера, тогда как на триалетском экземпляре они сходятся вместе к середине длины пера (как и каннелюры на клинках триалетских кинжалов). Аналогичным образом украшены наконечники копий из Месопотамии (Телль Махуз, Телль Сулейма [40, Abb.30,8; 31,1]. Таким образом, из сотни эгейских копий, вошедших в сводку Р.Авилы, лишь единичные экземпляры (Просимна, Ялисос, Навплия) демонстрируют сходство с кавказскими, да и то по единственному признаку - по форме пера с косо срезанными вогнутыми плечиками². Это обстоятельство, учитывая перечисленные выше различия, не дает возможности для их синхронизации и может, скорее всего, быть объяснено восхождением копий из двух удаленных регионов к общим передневосточным прототипам. Приведенные итоги сопоставления деталей кавказских копий с эгейскими приводят к заключению о большей архаичности триалетских образцов. Причиной этому является тот факт, что сравниваемые изделия принадлежали к различным эпохам и этапам в развитии металлообработки. Исходя из традиционных хронологических схем, в эгейском регионе втульчатые наконечники впервые появились только в финале среднеэлладского периода (XVIII-XVI вв. до н.э.), а экземпляры, сопоставлявшиеся ранее с триалетским копьем, относятся к позднеэлладскому периоду (XVI-XII вв. до н.э.)³. Появлению наконечников со втулкой в эгейском регионе предшествовало длительное их использование и усовершенствование (более 300 лет) на Переднем Востоке. Именно поэтому технология изготовления и способ крепления к древку эгейских наконечников являются более прогрессивными по сравнению с передневосточными и кавказскими копьями, изготовлявшимися значительно раньше первых. Более того, в Греции в позднеэлладский период уже применялся способ изготовления наконечников с литой втулкой, характерный для мастерских Центральной и Юго-Восточной Европы с начала позднего бронзового века (ПБВ). На Южном Кавказе наконечники с литой втулкой в триалетское время были еще не известны; первые же их экземпляры появляются здесь также в памятниках ПБВ. Изобретение способа отливки втульчатых наконечников в составной литейной форме с сердечником принадлежит, вероятно, передневосточным металлургам. Здесь, в Библе и Кюльтепе, в слоях начала II тыс. до н.э. обнаружены наконечники копий с литой втулкой [51, Fig.28J; 42, с.58, Fig.66], а в мастерской №7 слоя II Карума Кюльтепе (Каниша) найдена каменная литейная форма для отливки подобных наконечников [38, с.150,212, Taf. 5O_1,2]. Итак, эгейские и триалетские погребения с наконечниками копий принадлежат к различным этапам развития бронзового века, “стержнем” которого являлся прогресс металлообработки [5, с.29]. Таким образом, привлеченные в свое время к триалетскому копью эгейские аналогии в свете новейших данных представляются методически ошибочными. Подобная ошибка (объяснимая недостатком опубликованных к тому времени материалов из Триалети) была допущена К.Шеффером, отнесшим на основании параллелей из эгейских памятников микенского времени комплексы из Триалети к ПБВ [50, с.183]. Правда, позднее Б.Брентьес, обративший внимание на более архаичный характер триалетских материалов по сравнению с микенскими, привлек параллели триалетским находкам из памятников Переднего Востока второй половины III тыс. до н.э. Однако и он констатировал сходство триалетского копья с копьями из Просимны, что послужило поводом отделить комплекс кургана №XV от остальных памятников Триалети и отнести его к ПБВ [25, с.1076]. Благодаря исследованиям отечественных археологов (А.Мартиросян, О.Джапаридзе, Э.Гогадзе, К.Кушнарева, С.Есаян, К.Пицхелаури и др.) сегодня достаточно хорошо обоснована периодизация памятников эпохи бронзы Южного Кавказа; в этом контексте комплекс кургана №XV принадлежит ко второму этапу триалетской культуры СБВ. С какими же конкретными центрами связаны своим происхождением образцы кавказских втульчатых копий триалетского типа? Напомним, что кавказские наконечники отличаются однородностью как по линии технологии изготовления, так и по способу крепления, пропорциям, форме пера и поперечному сечению центрального ребра. Такая однородность, скорее всего, связана с заимствованием прототипов из единого производственного центра на Древнем Востоке, а также с кратковременностью существования “цветущей поры” самих триалетских памятников на Южном Кавказе. Вслед за эгейским регионом можно также исключить из рассмотрения иранский, поскольку изготовляемые здесь копья по форме пера отличаются от кавказских. В качестве примера можно привести сравнительно ранний экземпляр копья из Тепе-Гийяна (погребение №110 [28, Taf.31, 110]). Из известных центров производства Переднего Востока, продукция которых сопоставима с кавказской, можно назвать три: сирийский (Рас-Шамра, Библ), мапоазийский (Кюльтепе-Каниш) и тесно связанный с последним месопотамский центр (Ашшур). Наибольшую близость по пропорциям, форме пера и поперечному сечению центрального ребра с триалетскими наконечниками демонстрируют экземпляры из Рас-Шамры и Библа (СБВ I - 2100-1900 гг. до н.э.), Кюльтепе (Карум, слой II - 2100-1780 гг. до н.э.), Ашшура (староассирийский период - 2100-1750 гг. до н.э.). Копьё из Кировакана с подтрапециевидным сечением центрального ребра находит типологическую параллель в парадном экземпляре с золотым кольцом на втулке из слоя 1 b в Каруме Кюльтепе [30, с.43, Taf.15,₁₅). По способу фиксации наконечника на штифте кавказские экземпляри близки к северомесопотамским (Телль Асмар, Телль Сулейма [40, Abb.31,7; 32, 4,6]), а также к сирийским (Рас Шамра, Библ [51, р.224, Fig.26; 35, Abb.25,3]). Попытаемся уточнить хронологические рамки периода, когда прототипы кавказских втульчатых копий могли бытовать на Переднем Востоке. Верхняя граница совпадает с концом Карумского периода в Центральной Анатолии (XVIII в. до н.э.), поскольку в хеттскую эпоху здесь распространяются иные, более совершенные типы копий. То же самое можно сказать и о периоде поздней бронзы в Сирии и о старовавилонском периоде в Месопотамии. Нижнюю границу появления прототипов триалетских копий на Переднем Востоке образует начало Карумского периода в Центральной Анатолии, начало СБВ в Сирии и период правления династий Исина и Ларсы в Месопотамии (XXI-XX вв. до н.э.). Более древние наконечники копий со свернутой втулкой на Древнем Востоке (конец III тыс. до н.э.) из Ура [54, Tab.227, 7], Тепе-Гийяна [28, Tab.31, 110], Рас-Шамры [51, с.458, Abb.48, А,В] и Мегиддо [32, Abb.170, 1] отличаются от триалетских по пропорциям и по форме пера. Таким образом, сравнительный анализ позволяет установить, что близкие к триалетским наконечники - вероятные их прототипы - выпускались южными мастерскими на рубеже III-II и в начале II тыс. до н.э. Можно также предположить, что прототипы триалетских копий были завезены на Южный Кавказ из ближайших центров, входивших в сеть ассирийской дальнедистанционной торговли (Ашшур, Кюльтепе - Каниш и др.). Вероятнее всего, это падает на период расцвета и активизации этой торговли в начале II тыс. до н.э. Исходя из приведенных нами материалов и доводов, триалетский курган №XV и другие однокультурные памятники со втульчатыми копьями мы предлагаем датировать тем же временем. Итак, прежняя дата втульчатого копья из Триалети (середина II тыс. до н.э.) нами пересмотрена. К этому времени в соседних районах Переднего Востока, откуда кавказские копья берут свое начало, копья со свернутой втулкой изготовлялись уже пять столетий. При этом следует учесть, что новации в сфере вооружения между Кавказом и странами Переднего Востока распространялись достаточно быстро [16]. Во второй же трети II тыс. до н.э. на Переднем Востоке, в Эгейском мире и в Юго-Восточной Европе были распространены уже копья с литой втулкой, которые повсеместно находят в памятниках позднего бронзового века. Напомним, что первые экземпляры такого оружия появились на Переднем Востоке уже в начале II тыс. до н.э. Боевые топоры, наряду с другими типами топоров, изготовляются еще на бедено-алазанском этапе. От триалетско-кироваканского же периода дошли до нас только боевые топоры. Топоры раннего этапа (узкий "арочный" клин с коротким лезвием) служили для нанесения колющих ударов, в то время как топоры “цветущей поры” (широкий клин с расширенным лезвием) предназначались для рассекающих ударов; то - есть являлись боевыми секирами. Все секиры, кроме экземпляра из “царского” кургана в Кировакане, найдены случайно - в таких пунктах как Ленинакан, Навур, Шамшадин, Карс, Грма-Геле, Бодорна (тип Тепе-Гавра)⁴. Для них характерны овальное отверстие, выступ на спинке перед передней стенкой втулки и ребра жесткости на клине. Их прототипами являлись северомесопотамские экземпляры ХХIII-ХХ вв до н.э. (40, Abb.13, 12, 13). По находкам секир этого типа восстанавливаются древние маршруты связей как внутри Кавказа, так и со странами Переднего Востока - Северной Месопотамией (Гавра, Билла), Армянским нагорьем (Карс, Ленинакан, Шамшадин, Кировакан), Квемо-Картли (Грма-геле, Бодорна). Один экземпляр через перевалы Большого Кавказа попал даже в Приморский Дагестан (Хоредж). Типологическая близость кавказских секир (со слабо изогнутым лезвием) с северомесопотамскими позволяет датировать первые также последней третью III тыс. до н.э. Во всяком случае, для отнесения их к середине II тыс. до н.э. нет оснований. В качестве верхней границы их бытования мы разделяем датировку Д.Л.Коридзе (XIX-XVIII вв. до н.э.), предложенную для секир из Грма-геле и Бодорна [10, Т.6). Секира же из “царского” кургана в Кировакане по ряду типообразующих признаков сближается с экземплярами из Навура, Ленинакан а, Шамшадина и др. Кироваканская секира (как и близкий к ней экземпляр из сел.Хоредж в Дагестане [11, с.81, Рис.2,3] отличается от них только симметричным расширением клина, напоминающего формой полулунное лезвие секиры поздней бронзы (центральнозакавказский тип). Однако, последние симметричны в профиль и лишены характерного выступа клина, как у орудий типа Тепе-Гавра. Скорее всего кироваканская секира несколько моложе орудий с асимметрично расширенным клином, верхний хронологический диапазон которых укладывается в староассирийский период (XIX-XVIII вв. до н.э.; 40, с.272, 274, Abb.13). Топоры типа Тепе-Гавра распространились во время расцвета ассирийских торговых колоний через Северную Месопотамию до Центральной Анатолии (Кюль-тепе, Каниш, Алишар [30, с.19]. Один экземпляр был найден в Иране [29, Р1. LXVI, 9], а другой (с архаичной круглой проушиной) недавно обнаружен в кургане №13 сел.Кюдурли, в Азербайджане[3]. Возможно, именно активизацией различных контактов на путях ассирийской торговли, в которую не мог не быть втянут Южный Кавказ, и объясняется проникновение топоров типа Тепе-Гавра из Северной Месопотамии в этот регион. В “царском” кургане Карашамба была обнаружена серебряная секира [21] - так называемый якоревидный топор (тип В-2 по [36, с.119]⁵. Второй подобный бронзовый экземпляр находился в беденском кургане №12 [23, с.125; 45, Taf.10, 102а). Еще одна якоревидная секира найдена в Кюдурлинском кургане №14 с инвентарем беденского облика [4, с.107). Наконец, четвертая такая миниатюрная секирка найдена случайно в Иджеване, в Армении [19, с.72, рис.36). На Древнем Востоке якоревидные секиры обнаружены в Южной Месопотамии (Ур), в Луристане, Сирии (Библ), Ливане и Египте. Эти топоры изучены Ю.Таббом [53, с.1-12, Fig.1_1-4), установившим, что единственный надежно датированный экземпляр происходит из погребения могильника в Уре средне- или позднеаккадского периода (ХХIII-ХХII вв. до н.э. [41, с.174). Остальные названные экземпляры не имеют прочных хронологических привязок. Типологическое родство всех древневосточных образцов, архаичный способ насада (круглое проушное отверстие) и ареал находок (Сирия, Египет) позволяют отнести их выпуск к последней трети III - первой четверти II тыс. до н.э., к периоду Среднего царства в Египте и активизации связей Египта с Левантом. Напомним, что инвентарь бедено-алазанских комплексов синхронизируется с аккадским периодом на Древнем Востоке[17]. Этим временем соответственно датируются закавказские якоревидные секиры из Бедени и Кюдурли. Учитывая сходство с последними серебряной секиры из Карашамба - типичного комплекса “цветущей поры” - нет никаких оснований для ее традиционной датировки серединой II тыс. до н.э. С начала II тыс. до н.э. на Южном Кавказе стали выпускать боевые топоры с более прогрессивной и надежной овальной формой проуха. В свете сказанного, становится очевидным, что кавказские экземпляры якоревидных секир следует датировать не позднее конца III - начала II тыс. до н.э. Возможно, что по этим показателям курган в Карашамбе допустимо отнести к наиболее ранним элитным погребениям периода “цветущей поры” БТК. Картографирование находок якоревидных топоров также позволяет реконструировать пути связей в древности: из Сирии и Северной Месопотамии через Араратскую долину и среднее течение Куры на Веденское плато, а оттуда через долину Алазани в сторону сел.Кюдурли.

Рубяще-колющие мечи. Первые мечи на Южном Кавказе появились в памятниках триалетско-кироваканского этапа ВТК (Дилича к. №1; Садуга к. №2). Эти изделия имеют узкий прямоугольный черенок, прямые слегка опущенные плечики и удлиненно-подтреугольный клинок с острым концом; сечение клинка подромбическое; на черенке пробиты отверстия для заклепок, прикрепляющих деревянную рукоятку. Длина меча из Садуги 50 см [7, Т.XXIX, 4]; меч из Дилича имел длину 47,5 см [20, с.132, Рис.1]. Рубяще-колющие мечи с острым концом клинка впервые появляются во второй половине III тыс. до н.э. в Центральной Анатолии (Аладжа, Хорозтепе). Рубежом III-II тыс. датируются рубяще-колющие мечи из Сакчегезу и “Корум” в Центральной Анатолии [39, Abb.1] и из Библа в Сирии [49, Р1.15, 16]. По наличию черенка, форме и пропорциям клинка, а также по расположению заклепочных отверстий кавказские мечи ближе всего к центральноанатолийскому оружию рубежа III-II тыс. до н.э.

“Рапиры”.⁶ Это оружие, как и мечи, найдено в элитных погребениях триалетско-кироваканского этапа ВТК, а также в погребениях ПБВ(?) - Талыш, Дагестан. Оно имеет узкий прямоугольный черенок, прямые слегка опущенные плечики; клинок узкий, постепенно суживающийся к острому концу; с обеих сторон вдоль клинка проходит резко выступающее центральное ребро (длина клинка - 90-110 см); лезвия клинка заострены; края центрального ребра закруглены; на конце черенка у некоторых экземпляров имеется отверстие для крепления деревянной рукоятки [13, Рис.41₁; 44_1-4; 45, Taf.36; 26, Taf.V, VI). По вопросу происхождения кавказских “рапир” существуют различные мнения. Часть исследователей объясняет их появление заимствованием оружия из эгейского региона, где “рапиры” известны с конца среднеэлладского периода. Однако все больше специалистов склоняется к мнению о независимом от эгейских происхождении триалетских “рапир” (Чубинишвили; Джапаридзе; Ломтатидзе; Гогадзе; Burger). Это подтверждается более архаичным обликом кавказских экземпляров: рукоятка кавказских рапир крепилась на одной заклепке, расположенной на краю черенка, не обеспечивая надежного соединения, тоща как уже наиболее древняя эгейская “рапира” из Маллии на Крите периода CM-II (1800-1700 гг. до н.э.) имела глубоко заходящую на клинок рукоятку, а заклепки располагались на черенке и на плечиках [49, Р1.XVII, 1), что обеспечивало надежное соединение и было прогрессивной новацией. Однако трудно согласиться с предположением, что подобное высокоспециализированное оружие могло быть спонтанно изобретено кавказскими мастерами путем простого удлинения мечей[6]. По форме черенка, плечиков и по способу крепления рукоятки кавказские “рапиры” действительно сближаются с местным вариантом мечей из Садуги и Дилича. Однако такая характерная для “рапир” деталь, как выступающее центральное ребро, у кавказских кинжалов и мечей отсутствует. Оно впервые появилось у оружия второй половины III тыс. до н.э. в центральной Анатолии (Аладжа, Хорозтепе [52, с.99, Fig.3,4; 44, с.58, PI. XVIII₁₅]), Палестине (Газа, Гидеон [47, с.16, lower row, left]), Сирии (Библ [49, Р1. 16₆) и Киликии (Соли [49, Р1.16₄). Именно анатолийские и сирийские мечи могли послужить прототипами для “рапир” Южного Кавказа. По мнению А.Сандарс, первые эгейские “рапиры” появились на Крите также от ближневосточных прототипов [49], что подтверждается наличием у “рапир” выступающего черенка. Для Эгейского региона (в отличие от передневосточного) были характерны бесчеренковые формы мечей и кинжалов. Мы не можем согласиться с предположением о независимом изобретении “рапир” на Южном Кавказе еще и по другой причине. Боевое применение колющего меча требовало от воина длительной подготовки и постоянной тренировки. Следовательно, “рапира” была оружием профессионального воина, и появление такого оружия на Кавказе стало возможным только после формирования здесь дружины (профессионального войска), которое завершилось на триалетско-кироваканском этапе БТК [16, с.84-87]. Помимо ряда косвенных признаков, наличие дружины запечатлено в сценах на карашамбском кубке[21]. Сами приемы фехтования при помощи “рапиры” не могли быть изобретены на Кавказе, ще не существовало традиции применения рубящих и колющих мечей. Зато, уже со второй половины III тыс. до н.э. такая традиция существовала к югу и западу от Кавказа, в Сирии, Центральной Анатолии и на Армянском нагорье. Очевидно, именно из Переднего Востока навыки фехтования (вместе с прототипами самих мечей) могли распространиться как на Южный Кавказ, так и в эгейский регион. Проведенный выше анализ позволяет определить хронологические рамки возможного появления “рапир” на Кавказе. В качестве нижней границы мы принимаем датировку передневосточных мечей с острым концом клинка и с выступающим ребром - XXII-XIX вв. до н.э. Верхней границей, на наш взгляд, может служить распространение более прогрессивных “рапир” эгейского типа - XVIII-XVII вв. до н.э.

Подведем краткие итоги проделанного анализа.

1. По уточненным датировкам ведущих видов оружия время сооружения курганов “цветущей поры” или триалетско-кироваканского этапа должно быть перенесено с середины II тыс. до н.э. (точка зрения Б.А.Куфтина и др.) в конец III - начало II тыс. до н.э.

2. Те же данные не дают оснований период создания рассматриваемых курганов растягивать на всю первую половину II тыс. до н.э. (точка зрения Э.М.Гогадзе и др.).

3. Результаты анализа показывают, что период “цветущей поры”, начавшийся в конце III тыс. до н.э., просуществовал несколько столетий и завершился не позднее XVIII-XVII вв. до н.э. Известно, что в последующие века, вплоть до середины II тыс. до н.э., на юге региона бытовала кармирбердская культура.

4. Предпринятое удревнение памятников “цветущей поры” позволило переосмыслить направление импульсов, стимулировавших формирование основных видов кавказских металлоизделий. Стало очевидным, что первые импульсы посылались на Кавказ не из эгейского мира, как это предполагалось ранее, а из стран Переднего Востока; в этом процессе большую роль играли передневосточные центры, вовлеченные в международную ассирийскую торговую сеть. Оттуда же направлялись аналогичные импульсы в страны эгейского мира. И лишь впоследствии начали налаживаться связи Кавказа с Эгеидой⁷.

5. Более дробная датировка отдельных погребальных комплексов может быть обоснована лишь после подобного анализа всех видов оружия, а также других металлических изделий, в частности, изделий из драгоценных металлов. Пока можно лишь предположить, что в кругу рассмотренных комплексов Карашамбский курган по времени несколько опережает остальные, ибо в его составе оказался якоревидный топор, известный еще по погребениям первого, бедено-алазанского, этапа; в других погребениях “цветущей поры” подобные топоры не обнаружены. С другой стороны представляется, что Кироваканский курган, в составе инвентаря которого находилась секира, близкая боевым топорам позднебронзового века, был несколько моложе остальных рассмотренных выше курганов “цветущей поры”. Сделанные краткие выводы указывают на необходимость дальнейшей разработки поднятой проблемы.

-------------------------------------------------------------------------------

^{1 О копьях см. Рис. 1.}

^{2 В Ялисосе, вместе с копьями, похожими на триалетские, обнаружены экземпляры с пером листовидной формы, которая характерна для кавказских наконечников эпохи поздней бронзы [45, Т.72-75).}

^{3 Вероятно, в Грецию втульчатые копья попали с Крита, а на Крит с Переднего Востока [24, с.81].}

^{4 О топорах типа Тепе-Гавра см. Рис.2.}

^{5 О якоревидных топорах см. Рис.3.}

^{6 О мечах и “рапирах” см.Рис.4.}

НОВЫЕ ДАННЫЕ К ХРОНОЛОГИИ ПАМЯТНИКОВ ЭПОХИ СРЕДНЕЙ БРОНЗЫ ЮЖНОГО КАВКАЗА

КУШНАРЕВА КАРИНА ХРИСТОФОРОВНА, РЫСИН МИХАИЛ БОРИСОВИЧ

(Институт истории материальной культуры РАН, 191186, г. Санкт-Петербург, Дворцовая наб., д.18)

ЖУРНАЛ: АРХЕОЛОГИЧЕСКИЕ ВЕСТИ, Номер:10 Год: 2003 Страницы: 114-127

Издательство: Федеральное государственное бюджетное учреждение науки Институт истории материальной культуры

Российской академии наук (Санкт-Петербург)

АННОТАЦИЯ:

Широко известную Триалетскую культуру авторы рассматривают как второй (после бедено-алазанского) этап динамично развивающейся курганной культуры Кавказа, возникшей после распада куро-аракской общности (середина III тыс. до н.э.) и просуществовавшей примерно до начала II тыс. до н.э. Триалетская культура отражала период ее наивысшего расцвета. Несмотря на 60-летнюю историю исследования триалетской культуры, в результате чего открыты многие десятки памятников и созданы реконструкции разносторонней жизни общества, оставившего эти памятники, в деле изучения этой культуры и сегодня остаются определенные лакуны. На восполнение одной из таких лакун - обоснование хронологической позиции памятников “цветущей поры” среднебронзовой культуры на базе новых и новейших материалов и направлена настоящая статья. Для решения обозначенной проблемы мы в первую очередь опирались на продукцию металлургии, прогресс которой в большой степени определял социально-экономические успехи любого общества. Среди металлургической продукции особенно чувствительно к переменам в обществе было оружие. Именно поэтому мы обратились к данному виду источников. Ввиду ограниченных рамок статьи мы отобрали три ведущих вида вооружения (топор, копье, меч). Сравнительно-типологический анализ этих изделий позволил сделать следующие выводы.

1. По уточненным датировкам ведущих видов оружия, опирающихся на четко датированные изделия из стран Переднего Востока, время сооружения курганов “цветущей поры” или триалетско-кироваканского этапа должно быть перенесено с середины II тыс. до н.э. (точка зрения Б. А. Куфтина и др.) в конец III -начало II тыс. до н.э.

3. Результаты анализа показывают, что период “цветущей поры”, начавшийся в конце III тыс. до н.э., просуществовал несколько столетий и завершился не позднее XVIII в. до н.э. Известно, что в последующие века, вплоть до XVI-XV вв. до н.э., на юге региона бытовала кармирбердская культура.

5. Более дробная датировка отдельных погребальных комплексов может быть обоснована лишь после подобного анализа всех видов оружия, а также других металлических изделий, в частности, изделий из драгоценных металлов. Пока можно лишь предположить, что в кругу рассмотренных комплексов “цветущей поры” Карашамбский курган по времени несколько опережает остальные, ибо в его составе оказался якоревидный топор, известный еще по погребениям первого, бедено-алазанского, этапа; в других поздних погребениях подобные топоры не обнаружены. Представляется также, что Кированский курган, в составе инвентаря которого находилась секира, тяготеющая по своей форме к боевым топорам позднего бронзового века, был несколько моложе остальных рассмотренных выше курганов. Сделанные краткие выводы указывают на необходимость дальнейшей разработки проблемы периодизации и хронологии памятников среднебронзового века Кавказа.

New Data for the Chronology of the Middle Bronze Age Sites in Southern Caucasus

Kushnareva K.Kh.1, Rysin M.B.

Institute for the History of the Material Culture of Russian Academy of Sciences, 18, Dvortsovaja nab., St.-Petersburg, 191186, Saint-Petersburg

The authors of this article consider the widely known Trialeti Culture as the second stage (after the Beden-Alazan one) of the dynamically developing kurgan culture of Caucasus that appeared after the disintegration of the Kura-Aras community (middle of the 3rd mil. B.C.) and lasted into about the beginning of the 2nd mil. B.C. The Trialeti reflected the peak of that kurgan culture. Notwithstanding the 60 years of studies of the Trialeti Culture that have resulted in the discovery of many tens of sites and reconstruction of various aspects of the life of the society which left those sites, certain lacunas in our knowledge about this culture still remain. Here, an attempt is made to fill on the basis of some new and the newest evidences one of such lacunas and establish the chronological position of sites of the “blooming period” of the middle Bronze Age culture. In order to solve the problem stated above we considered first and foremost products of metallurgy, the progress of which determined to a considerable degree the social and economic successes of any society. Of the metalwork, the most sensitive to changes in society were weapons. For this reason we turned our attention to that kind of evidence. In view of the limited volume of this paper we selected for consideration only the three leading kinds of weapons (battle-axe, spear and sword). Comparison of the types of these objects allowed us to propose the following conclusions.

1. According to precise dating of the leading kinds of weapons based on reliably dated objects from the Near East, the period of the construction of kurgans of the “blooming period”, or Trialeti-Kirovokan stage, must be shifted from the middle of the 2nd mil. B.C. (as proposed by B.A.Kuftin et al.) to the end of the 3rd or beginning of the 2nd mil. B.C.

2. The same evidence gives no grounds to stretch the period of the creation of the kurgans under consideration throughout the entire first half of the 2nd mil. B.C. (as viewed by E.M.Gogadze et al.).

3. Our analysis showed that the “blooming period” dating from the late 3rd mil. B.C. continued several centuries and ended not later than the 18th century B.C. It is known that later, until the 16th–5th centuries B.C., the Karmirberd Culture was spread in the south of this region.

4. The attempted chronological shift of sites of the “blooming period” to earlier dates allowed us to reconsider the direction of the impulses which stimulated the formation of the main types of Caucasian metal objects. It became clear that the first impulses were directed to Caucasus not from the Aegean World as supposed before but rather from lands of the Near East; a considerable role in this process was played by those Near Eastern centres that were involved in the international Assyrian trade network. Therefrom, similar impulses were directed to lands of the Aegean World. Only later, establishing connections between Caucasus and Aegeis began.

5. More detailed dating of particular burial complexes may be grounded only after a similar analysis of all kinds of weapons, as well as other metal objects, including articles made from silver and gold. Meanwhile, one may only suppose that the Karashamb kurgan is somewhat earlier than the other burial complexes of the “blooming period”, since it contained an anchor-shaped battle-axe known still from burials of the first (Beden-Alazan) stage; in the later burials no such battle-axes have been found. It also seems that the Kirovakan kurgan, which contained a pole-axe resembling in its shape the battle-axes of the late Bronze Age, was slightly younger than the other kurgans considered. The brief conclusions presented above suggest the necessity of further studies of the problem of periodization and chronology of Caucasian sites of the middle Bronze Age.

უძველესი კავკასია