<უკან დაბრუნება

Рындина Н.В., Дегтярева А.Д.,

Энеолит и бронзовый век.

М., 2002

http://arheologija.ru/ryindina-degtyareva-eneolit-i-bronzovyiy-vek/

В книге дается характеристика наиболее ярких культур энеолита и бронзового века Евразии. Археологические материалы рассматриваются не изолированно, а в рамках металлургических провинций, охватывающих огромные территории. Население провинций связано едиными традициями развития металлургии, сходными формами социально-культурной и хозяйственной жизни. Книга адресована студентам, преподавателям вузов, колледжей, школ и всем интересующимся археологией.

Предисловие

Энеолит и бронзовый век — особые хозяйственно-технические периоды в истории человечества, часто объединяемые в эпоху раннего металла (далее ЭРМ). Ее начало знаменует финал каменного века, на протяжении которого люди пользовались для изготовления орудий только камнем, костью и деревом. Время, когда они освоили медь, а затем и бронзу, связано с наступлением эпохи металлов.

Вопрос о критериях выделения энеолита и бронзового века до сих пор дискуссионен. Некоторые ученые считают, что первые, даже единичные металлические предметы могут считаться показателем наступления эпохи палеометаллов. Другие полагают, что только с момента массового производства медных орудий и украшений, с момента появления их устойчивых серий, можно начинать отсчет ее истории. Оправданной кажется последняя точка зрения: помимо чисто классификационного, археологического критерия выделения эпох по материалу главенствующих орудий она несет в себе важное историческое содержание. Этот вопрос мы специально рассмотрим в дальнейшем. Но уже сейчас важно подчеркнуть, что за сменой материала для изготовления орудий следуют значительные изменения в хозяйстве, социальной организации, мировоззрении древних обществ. До сих пор вызывает дискуссию и использование самого термина «энеолит». Название «энеолит» — смешанное латино-греческое слово, в русском переводе означающее «меднокаменный» (лат. «аэнеус» — медный, греч. «литос» — камень). Этот термин удачно подчеркивает, что на заре использования металла появляются медные орудия, но еще долго сохраняются каменные. Из камня даже в последующем, бронзовом веке продолжают делать ножи, стрелы, скребки, вкладыши серпов и даже топоры. Но общая тенденция развития производства сводится к их постепенному исчезновению и замене изделиями из металла. Термин «энеолит» поэтому наиболее оправдан и распространен в научной литературе. Между тем наряду с ним часто фигурируют для определения того же периода в археологии термины «халколит» и «медный век». Первый является прямым синонимом энеолита, хотя и отличается от него своей одноязычностью (греч. «халкус» -медный, «литос» — камень). Что касается термина «медный век», то он менее удачен, чем «энеолит», так как не учитывает основную характеристику периода: существование двух индустрий — каменной и медной.

В настоящее время существует множество общих руководств и монографических исследований по энеолиту и бронзовому веку отдельных культур и регионов. Они приносили и будут приносить специалистам-археологам немалую пользу. Но наше издание имеет специфическую окраску, т.к. оно предназначено для студентов-историков первого года обучения и потому является только введением в археологию ранних металлоносных культур. Мы хотим подвести в краткой и наиболее доступной форме итоги тем сведениям, которыми должен располагать каждый начинающий изучать историю студент вне зависимости от того, станет он в дальнейшем археологом или будет заниматься далекими от археологии историческими дисциплинами. Итак, настоящая книга — всего лишь учебное пособие и, как всякий учебник, она схематична. Мы не стремимся поэтому охватить в ней весь научный материал, который получен в археологии. Технически это невыполнимо да и вряд ли целесообразно, поскольку учебник служит лишь общим ориентиром, набором начальных знаний, которые можно расширять, самостоятельно работая над приводимой в нем литературой. Любознательный студент несомненно спросит, в какой мере новое учебное пособие дополняет учебник Д. А. Авдусина «Основы археологии» [Авдусин Д. А., 1989] в его разделе бронзового века (раздел II)? Ответить на этот вопрос просто, поскольку археология — это динамически развивающаяся дисциплина. За пятнадцатилетний период, прошедший со времени последнего издания книги Д. А. Авдусина, были произведены новые раскопки и новые исследования, давшие важные результаты и открывшие многие новые замечательные находки в памятниках энеолита и бронзового века. Кроме того, прогресс археологической науки — это также введение в научный оборот новых методов исследования находок, как и усовершенствованных методов их датировки. Они позволяют получить новые впечатляющие результаты по сравнению с доступными прежде. Таким образом, на протяжении последних пятнадцати лет наше понимание природы исторических процессов, протекавших на фоне эпохи палеометалла, продолжало меняться; в рамках существовавших прежде концепций возникали новые вопросы, и прежде всего вопросы историко-металлургического характера, раскрытие которых принципиально меняло прежние представления. Иными словами, за прошедшие пятнадцать лет и теория, и практика археологии эпохи палеометалла достигли большей зрелости, расширили горизонты наших знаний о прошлом человечества. Подготавливая эту книгу, мы пытались равномерно уделить внимание достижениям во всех этих областях.

Полагая, что раздел бронзового века в учебнике Д. А. Авдусина требует существенных дополнений и изменений, мы не отвергаем его вовсе: в части, предваряющей конкретные факты археологии палеометаллов, он очень полезен. Особенно важен он в части вводной, в которой дается представление о предмете археологии, ее источниках и задачах. Пристальное внимание при работе с ним следует обратить на сумму важнейших археологических понятий, которыми мы будем пользоваться в расчете на то, что студенты уже с ними знакомы (культурный слой, археологическая культура, культурно-историческая общность, локальный вариант культуры или общности и т. д. ). Будут рассмотрены специально лишь вновь вводимые методы исследования материала и новые понятия в его интерпретации, отсутствующие в тексте Д. А. Авдусина.

Среди новых понятий, используемых в дальнейшем для группировки конкретного материала, находятся «металлургические провинции» и составляющие их «очаги» металлургии и металлообработки. Введенные в научный оборот Е. Н. Черных [Черных Е. Н., 1978б; Chernykh E. N., 1992], металлургические провинции получили широкое признание в отечественной и зарубежной археологии. Металлургическая провинция — это крупная производственная система, объединенная сходными традициями развития металлургии, своего рода «федерация» родственных производственных центров, именуемых очагами, территория которых часто совпадает с ареалом конкретных археологических культур. В культурологическом смысле очаги представляют собой зону тесного общения мастеров-металлургов, район единого коллективного технологического опыта, который порождает изготовление сходных по типу металлических изделий, использование общих технологий металлопроизводства, а также разработку одних и тех же источников металла. Выделение множества очагов на территории Евразии позволило установить, что среди них находятся очаги весьма близкие между собой по ряду основных признаков. Е. Н. Черных удалось подметить географические границы между такими родственными производственными образованиями или же их объединениями, эти границы и породили контуры металлургических провинций. Для нас чрезвычайно важно, что металлургические провинции, иногда гигантские по территориальному охвату, характеризовались не только общностью металлургических знаний. Общность эта касалась и многих других явлений, обусловленных не только развитием металлопроизводства, но и развитием сходных социально-культурных и хозяйственных форм. Это и технические достижения населения во всех сферах деятельности, это и культурные и торговые его контакты, а порою и особенности его этноязыковой истории. Итак, группировка материала ЭРМ в рамках металлургических провинций позволяет объединить археологические культуры и сопряженные с ними очаги металлургии в крупные синхронные блоки, отличающиеся общими закономерностями исторического развития. Для правильной оценки исторического процесса в рамках ЭРМ чрезвычайно важны еще два обстоятельства: 1) каждая из рассматриваемых далее провинций охватывает, как правило, не только археологические культуры России, но и культуры сопредельных стран, где памятники энеолита и бронзового века часто выступают в наиболее яркой и исторически важной форме; 2) смена одной металлургической провинции другой почти всегда обозначает смену генерального хронологического периода ЭРМ. Предлагая в качестве центрального понятия дальнейшего изложения «металлургическую провинцию», мы будем уделять самое пристальное внимание рассмотрению конкретных археологических культур, в рамках которых действовали ее очаги металлургии и металлообработки. Так, специальные разделы будут посвящены культурам Балкано-Карпатской металлургической провинции энеолита, Циркумпонтийской провинции раннего и среднего бронзового веков, Евразийской провинции позднего бронзового века. Процессы, связывавшие в единые производственные системы различные культуры и культурно-исторические общности, имеют специфические особенности в разных регионах и в разные отрезки времени. Чтобы объяснить особенности сложения взаимосвязей в пределах провинции, будут привлечены археологические данные, которые покажут действие различных механизмов — таких как торговля и обмен, продвижение странствующих купцов, военные столкновения, миграции и вторжения целых народов. Авторы не предполагают уделять особое внимание историографии культур энеолита и бронзового века. Этим проблемам посвящен ряд специальных изданий. Тем не менее мы считаем целесообразным показать, как и трудами каких исследователей оформлялось само понятие «энеолита» и «бронзового века», какие исходные методические принципы предлагались для выяснения их границ. Учитывая неравномерность развития человеческого общества на протяжении ЭРМ, особый раздел будет посвящен принципам хронологической атрибуции культур энеолита и бронзового века. В нем будет подробно аргументирован подход авторов к хронологической оценке радиоуглеродных дат в их традиционном и калиброванном вариантах. Сразу заметим, что при определении абсолютных дат для памятников и культур энеолита и бронзового века (раннего, среднего и позднего) будет использована система традиционных радиоуглеродных определений (без калибровочной поправки). Совершенно необходимым в общей структуре учебного материала представляется также раздел, раскрывающий роль металла в развитии человеческой культуры и общества. Фундамент наших сегодняшних знаний об истории горно-металлургического дела в ЭРМ складывался благодаря трудам самых различных исследователей, работающих как в российских лабораториях и научных центрах, так и в лабораториях других стран. Методические принципы их подходов к решению историко-металлургических проблем мы также предполагаем раскрыть на страницах этого пособия.

Его создание потребовало консультаций со множеством ученых. Хотим выразить признательность всем, кто откликнулся на нашу просьбу обсудить поднимаемые в нем дискуссионные проблемы. Хотелось бы с благодарностью вспомнить советы В. Г. Збеновича, Н. Я. Мерперта, Г. А. Федорова-Давыдова, Е. Е. Кузьминой, Е. Н. Черных, С. В. Кузьминых, И. Г. Равич, А. Н. Гея, М. В. Андреевой, С. Н. Кореневского, Ю. Я. Рассамакина, П. М. Кожина, Н. Б. Леоновой, А. В. Энговатовой, А. Р. Конторовича, Е. И. Гака и многих других коллег. В основе пособия лежат лекции, читаемые по разделу «Энеолит и бронзовый век» в системе курса «Основы археологии» на историческом факультете Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова. Задача авторов будет решена, если пособие получит столь же благоприятный отклик у студентов, сколь одобрительны и благоприятны их отзывы о лекционных занятиях. Учебное пособие подготовлено двумя авторами: Н. В. Рындиной, профессором кафедры археологии исторического факультета МГУ, и А. Д. Дегтяревой, старшим научным сотрудником Института проблем освоения Севера СО РАН (г. Тюмень). Н. В. Рындиной написаны предисловие и первые семь глав издания, А. Д. Дегтяревой — восьмая глава.

Эпоха раннего металла и проблемы ее изучения

Первыми металлами, известными людям, стали те, которые встречаются в природе в самородном виде, — золото и медь. Но золото, несравненно более редкое, находило применение только в изготовлении украшений. Медь, вскоре после открытия, стала важным материалом для изготовления не только украшений, но и орудий. Греческий эпос рассказывает о временах, когда люди «использовали орудия и оружие только из меди и воевали медью, поскольку черное железо не было известно». Античные авторы не только отдают дань уважения этой далекой медной эпохе, но с предельной ясностью определяют основные этапы развития человечества по ведущим рабочим материалам древности — камню, меди и железу. Великий философ Древнего Рима Тит Лукреций Кар в своем сочинении «О природе вещей» [Тит Лукреций Кар, 1904] писал в I в. до н. э.:

Сразу возникает вопрос, каким образом в столь раннее время могли появиться представления о последовательной смене в истории орудий из камня, меди и железа? Наиболее естественно предположить, что их донесла до античных писателей и мыслителей передаваемая из поколения в поколение память предков. Но потом эта память померкла, а идеи античных авторов были прочно забыты. Человечеству понадобились почти два тысячелетия, чтобы вновь возродить их, но уже на научной основе.

Гипотезу о трех веках — каменном, бронзовом (ведь бронзу получали на основе меди) и железном поддержали на рубеже XVIII и XIX вв. отдельные ученые в разных странах, но доказать ее при помощи многочисленных археологических находок удалось лишь в Дании, где сбор этих находок был налажен лучше, чем в других странах. Это сделал Христиан Томпсен — хранитель коллекций Копенгагенского музея. В 20-х гг. XIX в. в процессе построения музейной экспозиции у X. Томпсена родилась идея о трех веках. В 1836 г. он отразил ее в составленном им путеводителе к экспозиции музея, в котором он расположил археологические материалы согласно разработанной хронологической схеме. В дальнейшем, в 1876 г., между веком камня и бронзы был введен век меди. Приоритет в научной разработке этого вопроса принадлежит венгерскому археологу Ф. Пульскому [Pulszky F. von, 1884]. Чуть позднее итальянские археологи (Л. Пигорини, Д. Колини, П. Орси) в своих работах применили новый термин для обозначения медного века — «энеолит», который получил сегодня всеобщее научное признание [Монгайт А. Л., 1973]. Они подчеркнули переходный характер энеолита между неолитом и бронзовым веком и сочетание в нем зарождающейся обработки меди с каменной индустрией. Однако все эти культурно-хронологические построения обрели прочную научную поддержку, а энеолит был окончательно признан как стадия в технологическом развитии человеческой истории лишь после того, как в конце XIX в. были введены в научный оборот результаты первых химических исследований массового археологического материала. Их опубликовал в 1889 г. великий французский химик Марселен Бертло в книге «Введение в изучение химии древних и средних веков» [Berthelot M., 1889]. Изучая тексты алхимиков и обобщая результаты собственных химических анализов древних вещей, Бертло пришел к выводу, что период производства медных изделий предшествует по времени периоду изделий бронзовых.77777777777777777

Сейчас уже ни у кого не вызывает сомнения, что за веком камня следовал век меди (энеолит), а затем и бронзы. Такое развитие, в значительной степени связанное с успехами химического, спектрального, металлографического исследования древних находок, проверено для значительной части Старого Света. Зона культур эпохи раннего металла охватывала огромное большинство регионов Евразийского континента, а также северную, присредиземноморскую часть Африки и долину Нила (вплоть до Судана). И все-таки, в отличие от каменного века, ЭРМ не имела глобального характера: ее развития миновало население Экваториальной и Южной Африки, Юго-Восточной Азии, крайнего северо-востока Азии, российской части Дальнего Востока. В этих регионах позднему появлению железа (около середины I тыс. до н. э. ) не предшествовало знакомство с медью и бронзой [Chernykh E. N., 1992].

Рис. 1. Медные изделия VII тыс. до н.э. с территории Ближнего Востока. 1 — подвеска из Али Кош; 2 — бусина из Телль Рамад; 3 — шило из Телль Магзалия.

При исследовании ЭРМ на обширных территориях прежде всего возникает вопрос, как систематизировать те историко-культурные и металлургические явления, которые позволяют разграничить неолит и энеолит, энеолит и бронзовый век? Несмотря на кажущуюся простоту в определении этих этапов, в археологической литературе до сих пор не существует единой, всеми признанной схемы распределения ранних металлоносных культур между неолитом, энеолитом и бронзой. Многие считают, и, видимо, справедливо, что при господстве каменной индустрии появление металла в незначительном количестве можно не принимать в расчет и культуры с малым числом находок из меди следует относить к каменному веку [Равдоникас В. И., 1947; Bognár-Kutzián I., 1963] Другие исследователи полагают, что неолит оканчивается вместе с первыми находками из меди: невзирая на их единичность, они служат показателем наступления ЭРМ [Фосс М. Е., 1949; Васильев И. Б., 1981].

Столь же разноречивы мнения и относительно установления границы между энеолитом и бронзовым веком. Большинство специалистов исходит при характеристике этих эпох из металлургических показателей: степени использования металла, его состава, общего комплекса известных металлургических знаний. И это кажется оправданным, поскольку без учета металлургических признаков потеряют свой смысл сами термины «энеолит», «халколит», «медный век», «бронзовый век». Из этого не следует, что эпоху меди и бронзы можно определить только уровнем металлургических достижений. Прогресс металлургии являлся лишь одной из сторон производственной деятельности древнего человека. Поэтому, отдавая предпочтение при разделении культур между энеолитом и бронзой металлургическим достижениям, исследователи, как правило, учитывают всю сумму сопутствующих им хозяйственных и культурно-исторических признаков. Но даже при таком комплексном подходе существование различных определений энеолита и бронзового века связано с расхождением археологов в оценке технологии древнейшей металлургии и металлообработки. Естественно поэтому затронуть вопрос о закономерностях развития металлургии в древнейших центрах ее возникновения. Где и когда возникла металлургия?

Рис. 2. Медные находки конца VIII — первой четверти VII тыс. до н. э. из поселения Чайеню Тепези [Ozdogan M. и др., 1999].

Долгое время этот вопрос вызывал у археологов дискуссию. Одни исследователи помещали первичный центр зарождения знаний о металле в Иран; другие полагали, что его следует искать в Двуречье; третьи настаивали на его локализации в горных районах, вытянувшихся от Анатолии до восточного Афганистана [Рындина Н. В., 1978; Рындина Н. В., 1983]. И только сравнительно недавние исследования памятников «докерамического неолита» юго-восточной Анатолии, западной Сирии, Месопотамии и юго-западного Ирана положили конец этим спорам. В этих памятниках, датируемых от второй половины VIII до начала VI тыс. до н. э. собрана коллекция, насчитывающая около двухсот мелких медных бусин, трубчатых пронизок, пластинчатых подвесок, единичных шильев и рыболовных крючков. Всемирную известность получили находки из Чатал Гуюка, Кан Хасана, Ашикли Гуюка и Хаджилара на юге Анатолии; Чайеню-Тепеси на востоке Анатолии; Телль Рамада в Сирии, Телль Магзалии на севере Месопотамии; Али-Кош на юго-западе Ирана (рис. 1; 2). Обитатели названных поселений не знали керамики и пользовались лишь каменными, деревянными или плетенными из лозы сосудами, обмазанными для водонепроницаемости битумом. Но они уже сделали первые шаги по пути овладения земледелием и скотоводством: выращивали злаки и пасли скот. Культура их, в целом связанная с каменным веком, совершенно неожиданно обнаружила того человека, который первым на нашей планете держал в руках обработанную медь. Поначалу это была медь самородная, которую ковали только вхолодную, используя привычные для обработки камня ударные действия, но очень скоро ее стали нагревать (отжигать) между циклами холодной ковки. Это произошло тогда, когда человек понял, что при холодной деформации медь становится твердой и хрупкой и предотвратить образование трещин в ней можно только подвергнув ее нагреву до температуры в несколько сот градусов. По-видимому, открытие разупрочняющего нагрева последовало вскоре после первых опытов холодной ковки самородков, т. к. в Чайеню-Тепези с помощью металлографического исследования находок удалось обнаружить оба способа кузнечной формовки меди [Перницка Е., 1993; Maddin R. et al., 1999].

Появление меди, выплавленной из простейших окисленных руд (малахита, азурита, куприта) приурочено к той же зоне Ближнего Востока. И данные, косвенно указывающие на это, вновь связаны с уже названными поселениями (позднейшие напластования). Австрийский археолог Р. Питтиони исследовал микроскопические кусочки медной руды, извлеченные из домов VI слоя Чатал Гуюка (середина VI тыс. до н. э. ), и обнаружил в одном из них спекшиеся шлаковые скопления. По заключению исследователя, такого рода шлак мог быть получен только при преднамеренной плавке меди из рудных окислов [Neuninger H. et al., 1964]. Имеется подобный шлак и из верхних слоев Чайеню Тепези [Перницка Е., 1993].

Рис. 3. Зона распространения металлических находок VII-V тыс. до н. э. на Ближнем Востоке [Перницка Е., 1993]. 1 — Чатал Гуюк; 2 — Кан Хасан; 3 — Ашикли Гуюк; 4 — Мерсин; 5 — Амук; 6 — Телль Рамад; 7 — Невали Чори; 8 — Чайеню Тепези; 9-12 — Телль Магзалия, Телль Сотто, Ярым Тепе I; 13 — Телул ет Телатат; 14 — Телль Эс-Савван; 15 — Чога Сефид; 16 — Али Кош; 17 — Тепе Сиалк.

Открытие металла в хассунском неолитическом поселении Ярыш Тепе I на севере Месопотамии показало, что металлургические эксперименты VI тыс. до н. э., проиллюстрированные находками шлаков в Чатал Гуюке и Чайеню Тепези, не уникальны. В 12 горизонте памятника, связанном с серединой VI тыс. до н. э., обнаружен массивный круглопроволочный браслет из свинца [Мунчаев P. M., Мерперт Н. Я., 1981]. Свинец не встречается в природе в самородном виде, он мог быть получен только при восстановлении руды (галенита?).

Рис. 4. Динамика распространения медных и бронзовых изделий по территории Старого Света [Chernykh E. N., 1992]. 1 — VII-VI тыс. до н. э.; 2 — V — первая половина IV тыс. до н. э.; 3 — вторая половина IV — первая половина III тыс. до н. э.; 4 — вторая половина III тыс. до н. э. — XVIII/XVII вв. до н. э.; 5 — XVI-XV — IX/VIII вв. до н. э.; 6 — периферийное рассеивание.

Итак, находками VII—VI тыс. до н. э. отмечена зона, в пределах которой зародилась древнейшая металлургия. Она охватывает значительный район Ближнего Востока от Анатолии и Восточного Средиземноморья на западе до Иранского Хузистана на востоке (рис.3). На протяжении второй половины VI—V тыс. до н. э. знание свойств меди распространяется на еще более обширной территории, включающей всю Переднюю Азию, Египет, юг Средней Азии, Закавказье, Балканскую Европу. В IV тыс. до н. э. медь уже широко расходится по Европе; на территории Восточной Европы она, к примеру, известна в степной и лесостепной ее зонах. Значительно позднее, в середине III тыс. до н. э., она появляется в лесной зоне Европейской части нашей страны и в отдельных районах Сибири. Территориальное расширение зоны культур ЭРМ показано на рис.4.

Какова общая схема развития металлургических знаний в случае их независимого возникновения? Сейчас существует несколько таких схем, но наиболее удачна схема видного английского историка металлургии Г. Коглена [Coghlan H., 1951]. Он выделяет четыре фазы в развитии древнейшей металлургии и металлообработки. Фаза «А» характеризуется применением самородной меди, к которой относятся как к разновидности камня. Вначале единственным методом ее обработки была холодная деформация, позднее — горячая деформация во всех ее разновидностях. Фаза «В» начинается с открытия плавления самородной меди и появления первых изделий, отлитых в открытых формах. Фаза «С» связана с открытием выплавки меди из руд и началом действительной металлургии. Усложняется литейная техника, впервые появляется литье в разъемные и составные формы. Фаза «D» знаменуется переходом к бронзам (любым искусственным сплавам на медной основе). Установленная закономерность совершенствования знаний о металле помогает оценить значимость тех металлургических признаков, которые принимаются во внимание разными археологами при классификационном членении культур ЭРМ.

Когда в 1876 г. на Международном конгрессе по археологии и антропологии венгерский археолог Ф. Пульский предложил ввести медный век между неолитом и бронзовым веком, он имел в виду период использования первобытным человеком самородной меди как разновидности камня [Pulszky F. von, 1884]. Открыв эмпирическим путем самородную медь и ее основное свойство — ковкость, первобытный человек с помощью имевшихся у него к тому времени богатых навыков обработки камня начал изготавливать из нее первые металлические предметы. Ограниченные возможности получения и обработки самородного металла предопределили, по мнению Ф. Пульского, во-первых, преобладание камня над металлом; во-вторых, использование металла преимущественно в производстве мелких орудий и украшений. Эпоха бронзы, по Ф. Пульскому, характеризуется открытием действительной металлургии, т. е. производством меди из руд и получением искусственных сплавов. Только с этого момента металл получает полное техническое преимущество над камнем. Это отражается на увеличении ассортимента металлических орудий, которые постепенно вытесняют каменные. Точка зрения Ф. Пульского до сих пор очень популярна и в российской, и в зарубежной археологии. Столь же популярна среди археологов другая концепция членения древнейших металлоносных культур. Ее сторонники исходят из состава используемого носителями той или иной культуры металла, а не из обобщенной характеристики их металлургических знаний. В наиболее полном виде эта концепция обоснована в одной из работ Е. Н. Черных. Медный век, по мнению Е. Н. Черных, следует связывать с использованием орудий и украшений из чистой меди, вне зависимости от того, самородная она или металлургическая. Бронзовый век следует начинать с появления устойчивой и значительной серии изделий из искусственных сплавов на медной основе. Культуры, которые отличаются смешанным по составу медно-бронзовым инвентарем, Е. Н. Черныхпредлагает рассматривать с точки зрения основного металлургического влияния, в орбиту которого они втянуты. Например, ямная культура имеет больше орудий из чистой меди по сравнению с орудиями медно-мышьяковыми, явно импортными с Кавказа. Но Е. Н. Черных относит ее к этапу бронзы, учитывая, что она, несомненно, подчинена влиянию бронзовой металлургии Кавказа [Черных Е. Н., 1965].

В последнее время, разрабатывая идею металлургических провинций, исследователь соотносит данные им ранее определения с археологическими культурами, входящими в их систему. Так, к медному веку он относит культуры, объединенные в металлургическую провинцию, все очаги которой производят орудия и оружие из металлургически «чистой» меди. С бронзовым веком он связывает культуры, входящие в металлургическую провинцию, основные очаги которой производят исключительно или преимущественно изделия из искусственных сплавов на основе меди [Chernykh E. N., 1992]. С иных, но также металлургических, позиций предлагал определять границы эпохи раннего металла А. Я. Брюсов. Отстаиваемая им точка зрения является, пожалуй, наиболее распространенной. По убеждению А. Я. Брюсова, эпоха бронзы начинается лишь с массового местного производства литых металлических орудий. В случае, если в орудийном комплексе культуры оказываются привозные изделия или изделия местные, но не получающие дальнейшего развития, эта культура должна считаться добронзовой или, по терминологии А. Я. Брюсова, неолитической [Брюсов А. Я., 1947; Брюсов А. Я., 1952].

Таким образом, даже наиболее популярные на сегодняшний день концепции «металлургического» разграничения ЭРМ весьма противоречивы. Совершенно ясно, что для древнего человека, взявшего в руки металлический топор, было безразлично, где и кем он сделан: в местных мастерских или чужих, удаленных от него на сотни километров. Ему важны были технические преимущества нового орудия в сравнении со старым, каменным. Преимущества же эти, и прежде всего твердость, определялись составом исходного металла в такой же степени, как и всеми операциями его обработки при формовке изделия. Уже давно ученые обратили внимание на то, что чистая медь, упроченная холодной ковкой, получает высокую твердость. Г. Коглен на опыте доказал, что литую медь с исходной твердостью 35-40 ед. (по шкале Бринеля) можно одной лишь ковкой довести до твердости 130 ед. Максимальная твердость упроченной оловянной бронзы еще выше: с 10% олова — 228 ед., а с 5% — 176-186 ед. [Coghlan H., 1951]. Эти цифры приобретут особую значимость, если вспомнить, что твердость железа составляет 70-80 ед.

Таким образом, с момента открытия упрочняющего характера ковки даже чистая медь получила твердость, достаточную для успешного соперничества с камнем во всех отраслях производства. Видимо, именно этот этап развития металлообработки, который, согласно новейшим металлографическим исследованиям, следует вскоре после освоения литья и металлургического плавления меди из руды, но предшествует изобретению бронзы (фаза «С» по Коглену), наиболее естественно считать рубежом между неолитом и энеолитом. Комплексное аналитическое исследование большой серии древнейших медных изделий, проведенное в лаборатории структурного анализа при кафедре археологии МГУ, позволяет заключить, что в непосредственной зависимости от уровня металлургических знаний человека находится набор используемых им предметов из металла. В ранних металлоносных культурах, носители которых делают первые шаги в освоении металла и не знают способов его сложного литья и упрочения, медь находит применение только в производстве украшений и в меньшей степени орудий колющего и режущего действия — шильев, рыболовных крючков, ножей. Топоры и другие орудия рубящего и ударного действия (тесла, долота, мотыги, молотки) получают распространение только в связи с открытием эффекта упрочения меди ковкой и сложных видов литья. Исходя из этих наблюдений кажется наиболее оправданным считать неолитическими культуры, в инвентаре которых на фоне господства кремневой индустрии зафиксировано спорадическое появление меди в форме украшений и колюще-режущих орудий. С энеолитом наиболее естественно связывать культуры, которым присуще регулярное распространение медных изделий, в том числе орудий и оружия ударного действия. В их инвентаре металл продолжает сосуществовать с камнем, но область его применения расширяется. Для характеристики большинства культур бронзового века, видимо, решающим действительно оказывается состав используемого их носителями металла. С момента массового освоения изделий из искусственных сплавов открываются новые возможности существенного повышения эффективности орудий, увеличения производительности труда. При использовании выработанных критериев периодизации культур ЭРМ следует иметь в виду возможные, хотя и редкие от них отступления. Дело в том, что для некоторых районов, лишенных источников легирующего сырья, иногда трудно вычленить период исключительного применения изделий из бронзы. Население этих районов длительное время использует медь, хотя делает из нее орудия, форма которых заставляет рассматривать их историю в рамках бронзового века. Обычно связанные с этим населением культуры занимают периферийное положение по отношению к передовым центрам развития бронзовой металлургии, хотя и втянуты в орбиту их влияния. Такие исключения из общего правила не могут изменить приведенную историко-металлургическую оценку большинства культур энеолита и бронзового века.

Итак, рассмотренные металлургические критерии являются основными при определении энеолита и бронзового века. Территориально они характеризуют не только центры собственного металлопроизводства, но и зоны импорта изделий этих центров. Необходимо, однако, иметь в виду, что экономическое содержание энеолита и бронзового века на всей территории распространения металлургических знаний отнюдь не однозначно. Уже давно замечено, что оно отличается своеобразием в различных экологических зонах и разных исторических условиях [Мерперт Н. Я., 1981; Массон В. М., Мунчаев P. M., 1977]. Наиболее яркие комплексы энеолита и бронзового века представлены в южной зоне Евразии: на Ближнем Востоке, в Средиземноморье, на юге Европы, в Средней Азии, на Кавказе. Здесь центры металлургии и металлообработки, как правило, сопряжены с ярчайшими очагами земледелия и скотоводства, достижения которых во всех сферах производства получают мощное развитие в связи с внедрением металла. Иная картина наблюдается в северной части Евразии, где появление орудий из металла не вызвало столь ярких хозяйственных изменений и явно имело меньшее значение, чем на юге. На севере на фоне энеолита и бронзового века идет процесс совершенствования и интенсификации традиционных форм присваивающей экономики (охоты и рыболовства), делаются первые шаги на пути восприятия производящих форм хозяйства (земледелия и скотоводства).

Значение металлургии в развитии человеческой культуры и общества

Эпоха раннего металла, к изучению которой мы приступаем, включает памятники, поразительные по великолепию своих материалов. Среди этих памятников можно назвать основные напластования Трои на северо-западе Анатолии, нижние отложения Урука и царские гробницы Ура в южной Месопотамии, курганные погребения Майкопа, Триалети, Лчашена на Кавказе, знаменитый Варненский некрополь в Болгарии, сейминско-турбинские памятники северной Евразии и многие, многие другие. Собранные в них находки получили всемирную известность и служат блистательным украшением многих музейных собраний. Но интерес к эпохе раннего металла предопределен не только яркостью ее материалов, но и важностью исторических процессов, которые протекают в ее рамках. Правы те исследователи, которые утверждают, что судьбы древних народов определило не только развитие земледелия и скотоводства, но и развитие металлургии. Металл оказался для человека важным прежде всего как материал для изготовления прочных и удобных орудий. И это проявилось уже на уровне открытия меди, которое считают одним из величайших достижений древности. Действительно ли это так? В чем состояло преимущество меди? Отчего она быстро завоевала признание наших далеких предков?

Благодаря пластичности меди одной ковкой из нее можно было получить очень тонкие и острые лезвия. Поэтому такие важные для древнего человека изделия, как иглы, шилья, рыболовные крючки, ножи, изготовленные из металла, оказались более совершенными, чем сделанные из камня и кости. Благодаря плавкости меди оказалось возможным придать ей такую сложную форму, которая в камне была недостижимой. Поэтому появление плавления и литья определило появление многих новых, неизвестных ранее орудий — сложных проушных топоров, мотыг, комбинированных топоров-молотков, топоров-тесел. Высокие рабочие качества этих орудий определялись не только сложностью их формы, но в равной мере и твердостью их лезвий. А повышать твердость металла у лезвий человек очень скоро научился путем его преднамеренной проковки (наклепа). Опыты, проделанные в специальной археологической лаборатории, показали, что медный топор в рубке дерева эффективнее близкого по форме каменного шлифованного топора в 3-4 раза, а медный строгальный нож производительнее каменного в 6-8 раз [Семенов С. А., 1963]. Но сразу следует отметить, что не только высокий коэффициент полезного действия предоставил металлу столь прочное место в быту древнего человека. Переход к использованию орудий из металла, кроме общего роста производительности труда, привел к расширению технических возможностей многих отраслей производства. К примеру, стала доступна более совершенная обработка дерева. Медные проушные топоры, тесла, долота, а позднее пилы, гвозди, скобы позволили выполнить такие сложные работы по дереву, которые ранее были просто неосуществимы. Эти работы способствовали улучшению приемов домостроительства, усложнению интерьера жилищ за счет появления деревянной мебели, освоению способов изготовления цельнодеревянной сохи и колеса [Рындина Н. В., 1971; Рындина Н. В., 1983]. Действительно, массовые свидетельства использования колеса и колесного транспорта обнаружены только там, где уже стали доступными орудия из металла. Колесо открыло эру мобильного передвижения и транспортировки. Оно нашло успешное применение в конструкции ворота. И, наконец, от открытия колеса был один шаг к изобретению гончарного круга. Трудно переоценить значение металла в развитии земледелия. Синхронность появления медных орудий, с одной стороны, и цельнодеревянных сохи и ярма, с другой, позволяет думать, что становление сложных форм плужного земледелия также находится в связи с открытием меди. Производство медных и бронзовых топоров способствовало освоению новых площадей под посевы в лесостепной полосе. Лесной характер земледелия требовал больших предварительных работ по подготовке земель, и прежде всего освобождению их от леса. Орудия из металла значительно ускоряли и упрощали эти процессы. Удобные инструменты из металла позволили быстрее рыть оросительные каналы в южных, засушливых зонах Евразии. Они имели большое значение в развитии горного дела, поскольку позволяли быстрее и продуктивнее добывать руду из древних шахт. Неслучайно медные топоры - молотки и «кайла» находят в древнейших энеолитических рудниках Европы (Аи Бунар и др.). Таким образом, многие вполне реальные свидетельства расширения человеческого контроля над природой могут быть поставлены в связь с достижениями металлургии. Это, конечно, не значит, что появление меди сразу и повсюду вызвало перечисленные выше последствия: в различных исторических условиях развитие знаний по металлургии и металлообработке давало конкретные и подчас очень разные результаты. Но повсюду с появлением меди и усложнением приемов ее обработки возникают потенциальные возможности для ускоренного развития производства, какие бы конкретные формы ни принимал этот процесс.

Однако сам по себе факт освоения металлургии не определяет исторического содержания ЭРМ. Попробуем обрисовать это содержание, ориентируясь на археологические материалы культур южной зоны, связанных территориально с Ближним Востоком, Кавказом, Средней Азией, южной частью Европы. Определенные эпохальные закономерности проявляются здесь прежде всего на примере развития производящего хозяйства. В литературе было предложено стадию архаической производящей экономики, связанную со становлением земледелия и скотоводства, именовать неолитической, а период сложившихся земледельческо-скотоводческих культур, отмеченных ее высочайшим расцветом, — энеолитическим [Массон В. М., 1964].

Действительно, в период энеолита складываются системы специализированного земледелия и скотоводства, которые в данной природной среде и при данном уровне развития орудий труда дают наибольшую продуктивность [Массон В. М., 1976]. К примеру, в аридной, засушливой зоне именно в энеолите впервые зарождается ирригационное земледелие. Ярким подтверждением его существования служат древнейшие оросительные системы конца VI тыс. до н. э., открытые английскими археологами у поселения Чога Мамми [Oates D., Oates J., 1976]. В лесостепной зоне Европы распространяется подсечно-огневое, а возможно, и переложное земледелие. Освоение гор Кавказа приводит к появлению уже во второй половине IV тыс. до н. э. террасногоземледелия. В значительном многообразии форм выступает скотоводство. У носителей энеолитических культур Юго-Восточной Европы отчетливо прослеживаются следы придомного, мясо-молочного хозяйства с преобладанием в стаде крупного рогатого скота и свиньи. В Загросской зоне Ближнего Востока (Загрос и его предгорья в Месопотамии) в энеолите формируется отгонная форма скотоводства. С поселений, где велось оседлое хозяйство, пастухи проводили отгон скота в высокогорную зону. Традиционными животными отгонного скотоводства считаются овца и коза. Специфическая форма подвижного скотоводства сложилась в степях Восточной Европы. Здесь у пастушеского населения энеолита сформировалось стадо, в котором были представлены одомашненные кони, крупный и мелкий рогатый скот. Некоторые исследователи полагают, что скотоводство местных племен могло базироваться на сезонных передвижениях отдельных небольших коллективов вместе со стадами в рамках освоенной территории. Е. Н. Черных считает возможным говорить даже о формировании в евразийских степях эпохи энеолита кочевого скотоводства [Chernykh E. N., 1992]. Однако этот вопрос дискуссионный и его решение в предложенном аспекте имеет как приверженцев, так и противников [Rassamakin Y. Y., 1994; Rassamakin Y. Y., 1999].

К энеолиту приурочен расцвет общинных ремесел, зарождение которых относится еще к эпохе неолита. Развитие общинного ремесла предполагает появление мастеров-профессионалов, которые распространяли свою продукцию среди членов своей общины и близлежащих общин. В обмен на нее они получали готовые продукты земледелия и скотоводства. Слабое развитие обмена не позволяет в данном случае говорить об отделении ремесла от земледелия. В энеолите развиваются многие отрасли общинного ремесла: гончарство, обработка камня, ткачество, деревообработка и др. Совсем иная форма организации производства свойственна энеолитической металлургии, которая в регионах ее наиболее интенсивного расцвета выступает уже в виде специализированного ремесла. Решающим условием развития такого ремесла можно считать его товарность, то есть изготовление продукции для продажи или дальнего обмена на значительных территориях. В энеолите усложняется социальная структура общества. Социальное расслоение прослеживается и по материалам могильников, и по материалам поселений. В могильниках социальные различия просматриваются в количестве и качестве погребальных даров и особенностях погребальных обрядов. В поселениях южной зоны Евразии выделяются богатые многокомнатные дома с четко продуманной планировкой. Здесь прослеживается кустовое, групповое размещение поселений с главным, центральным поселком среди них. Такая структура поселений как бы отражает сложную иерархию возникающих общественных групп [Массон В. М., 1976].

В бронзовом веке земледельческо-скотоводческие и скотоводческо-земледельческие культуры получают широкое территориальное распространение. Земледелие перестает быть монополией небольшой группы племен. Широкое использование твердых и острых орудий из искусственных сплавов расширяет возможности для освоения новых посевных площадей, делает доступными для обработки не только мягкие, но и твердые почвы степной и лесостепной зон Евразии. Прибавочный продукт, получаемый в земледелии и скотоводстве, способствует все большему развитию ремесленных производств. Неслучайно эпоху бронзы часто называют «периодом ремесел» [Массон В. М., 1976]. Процесс специализации ремесла и отделения его от земледелия и скотоводства охватывает уже не только металлургию, но и гончарство, камне- и кремнеобработку, а местами и другие его отрасли. Поэтому мы с полным основанием можем констатировать, что в эпоху бронзы происходит второе крупное общественное разделение труда. Активизация дальнего обмена ремесленной продукцией приводит к возникновению регулярной торговли. Причем направление торговых связей в эпоху бронзы определяется уже не родственными узами и культурным традиционализмом, как в энеолите, а соображениями экономической целесообразности.

В эпоху бронзы приобретают особую популярность «первобытные деньги», появившиеся еще в неолите-энеолите. По функции и сущности они не имеют значения всеобщего товарного эквивалента. В отличие от денег классового общества, в качестве платежного средства часто выступает продукция ремесленных центров (слитки, проволока, полуфабрикаты изделий). Особенностью таких «первобытных денег» является то, что меновая и потребительская стоимость выражена в них совокупно (слитки в форме «бычьей шкуры» Крита). Эпоха бронзы отмечена возникновением первых городов -центров ремесленной и торговой деятельности. Неслучайно в зарождающихся городах Передней Азии III тыс. до н.э. — Хафадже, Угарите, Уре, Уруке мы одновременно находим и археологические следы развитого ремесла, и материальные свидетельства развитого обмена, перерастающего в торговлю, в виде импортных товаров. Развитие городов сопровождается появлением письменности, сложением цивилизаций бронзового века. Раньше всего цивилизации бронзового века дают себя знать в долинах великих рек субтропиков Старого Света. Соответствующий период характеризуют археологические материалы Египта в долине Нила начиная со второго додинастического периода; Сузы С и D в Эламе в долине Каруна и Керхе; поздний Урук и Джемдет-Наср в долинах Тигра и Евфрата в Месопотамии (XXXVI-XXIX вв. до н.э.); Хараппа в долине Инда в Индостане (XXIII—XVIII вв. до н.э.); позднее Шань-Инь в Китае (долина Хуанхэ, XIV-XI вв. до н.э.). Среди внеречных цивилизаций бронзового века можно назвать лишь Хеттское царство в Малой Азии (XVIII-XIII вв. до н.э.), крито-микенскую цивилизацию Эгейского бассейна Европы (XXII—XIII вв. до н.э.) и цивилизацию Эблы в Сирии (XXV-XVIII вв. до н.э.). Даже вне пределов сложения цивилизаций в бронзовом веке идут активные процессы социальной дифференциации и усложнения внутренней структуры общества. Приметами его социального расслоения и выделения вождеской верхушки служат богатейшие могилы Аладжа-Гуюк и Хорозтепе в Анатолии, Марткопи-Бедени и Сачхере на Кавказе и др. На поселениях возрастает количество драгоценного металла, из которого выделывали массу украшений, сосудов и крупных культовых предметов [Авилова Л. И., Черных Е. Н., 1989]. И здесь обнаруживается картина неравномерности развития человеческого общества в различных регионах. Вне зоны великих рек субтропиков Евразии период энеолита оказался весьма затяжным. К примеру, трипольское общество едва вышло за его пределы. И хотя в ареале Триполья (на грани среднего и позднего периодов) стали возникать поселения-гиганты, часто именуемые протогородами, но городами в полном смысле этого слова они так и не стали. С другой стороны, процессы развития городской жизни более активно протекали в Закавказье, Средней Азии, в обширном регионе между Месопотамией и Индией. Здесь формирование цивилизаций хотя и не завершилось в бронзовом веке в полном виде, но шло более интенсивно, поскольку было стимулировано со стороны соседних высокоразвитых обществ [Массон В. М., 1976; Массон В. М., 1989].

Процесс разложения первобытнообщинного строя на основной части Европы фиксируется в еще более сложных и многообразных формах. Он привел к сложению цивилизации лишь в пределах крито-микенского общества. Вне пределов крито-микенского мира местом наивысших культурных достижений и социальных сдвигов был юг Европы (Балканский, Апеннинский и Пиренейский полуострова, юг Франции, нижнее и среднее Подунавье, степи Восточной Европы). Отсюда достижения бронзовой металлургии и производящего хозяйства проникали на север — в верхнее Подунавье, Среднюю Европу, Англию, Бретань, Нормандию. На крайний север Европы изделия из бронзы проникли очень поздно, и неолит местами удерживался здесь вплоть до середины I тыс. до н. э. [Lichardus I., Lichardus-ltten M., 1985].

Современные исследования ЭРМ безусловно подтверждают, что с началом металлургии все процессы культурно-исторического развития оказались намного более взаимосвязанными и взаимообусловленными. По всей видимости, именно это определило цепную реакцию распространения передовых достижений из регионов, которые находились в авангарде исторических инноваций ранней металлоносной эпохи, в регионы периферийные, отстающие.

Вопросы хронологии

Проблемы хронологии культур эпохи энеолита и бронзового века чрезвычайно сложны. С одной стороны, установить четкие хронологические пределы этих периодов затруднительно из-за неравномерности развития человеческого общества в разных странах и на разных территориях. С другой стороны, сам характер исходных памятников ЭРМ в различных экологических зонах Европы и Азии столь многообразен, что методы их относительной и абсолютной хронологии опираются на разные основания. Методы относительной датировки позволяют нам установить, что один археологический объект или один этап археологической культуры старше или моложе другого. Методы абсолютной датировки позволяют выяснить возраст объекта в годах; они помогают определить, насколько быстро происходило развитие культуры, когда внедрялись в быт ее носителей те или иные культурные и технические достижения. Обычно создание системы хронологии включает в себя три стадии исследования: две первые связаны с относительным датированием, третья — с абсолютным. Первая стадия намечает периодизацию развития конкретной культуры в каждой отдельной области. Такого рода периодизация подразумевает деление культуры на ступени или этапы в ее развитии. Вторая стадия сводится к установлению относительной хронологии для более обширного региона, то есть к выявлению связи данной культуры с другими культурными областями. И, наконец, третья стадия заключается в абсолютном датировании установленных археологических периодов. Без этих ступеней исследования нельзя уверенно выделить и датировать горизонты массового распространения металлических изделий. И периодизация каждой конкретной культуры, и ее относительное датирование невозможны без знакомства с типологическим и стратиграфическим методами археологического исследования.

Типологический метод стал использоваться в конце XIX в. почти одновременно в разных странах для классификации изобильных материалов, и прежде всего изделий из бронзы, скопившихся в музейных хранениях Европы. Создание этого метода находилось в непосредственной связи с идеями эволюционной биологии, открытия в области которой во второй половине XIX в. приобрели огромное общественное значение. Наблюдения над комплексами музейных находок привели археологов к мысли о том, что в вещах можно наблюдать эволюцию их форм, которая созвучна эволюции в генетическом развитии живых организмов. А именно: в них наблюдается переход признаков, имевших первоначально конструктивное значение, в их рудименты, остаточные явления, то есть в те, которые по отношению к живым организмам называются атавизмами. Этот вывод открыл широкие возможности для изучения последовательности развития вещей. Хотя типологический метод не был изобретением какого-то одного археолога, часто его родоначальником называют шведского ученого Оскара Монтелиуса, в работах которого он получил наиболее подробное обоснование [Montelius О., 1903]. Все древние вещи О. Монтелиус распределял по типам исходя из представления о том, что тип — это совокупность вещей, однородных по форме, назначению, материалу, но отличающихся друг от друга в деталях. Вещи одного типа О. Монтелиус объединял в типологические ряды, в пределах которых, по его мысли, можно проследить следы их «развития», т. е. наблюдать появление, совершенствование и вырождение отдельных признаков, постепенное превращение их в «рудименты». Анализ вещей различных типов убедил его в том, что предмет сложной конструкции должен предшествовать по времени предмету конструктивно-упрощенному, но сохраняющему те же или иные реликтовые детали сложного предмета. В качестве примера можно привести кинжалы бронзового века Европы (рис. 5). Вначале они состояли из двух конструктивных деталей: бронзового клинка и крепившейся к нему с помощью заклепок рукояти из кости или дерева. Заклепки продевались в отверстия, находившиеся в пяточной части клинка. Дальнейшие поиски оптимальной конструкции кинжалов привели к тому, что рукоять слилась с клинком за счет получения монолитной отливки изделия. Но на литых образцах в месте сочленения рукояти с клинком еще долго сохранялись округлые бугорки, воспроизводящие шляпки уже ненужных заклепок. Изучение таких реликтовых признаков позволило О. Монтелиусу расположить кинжалы в хронологической последовательности.

Рис. 5. Типологический ряд бронзовых кинжалов, показывающий превращение функционально значимого признака в рудиментарный [Montelius О., 1903]. Заклепки на рукоятях кинжалов в реальном (1-6) и орнаментальном (7-11) вариантах.

Построенные типологические ряды исследователь подвергал проверке с помощью анализа «закрытых комплексов» [Монгайт А. Л., 1973]. Такими комплексами он называл те, которые попали в землю одновременно и были составлены близкими по времени вещами. Вслед за О. Монтелиусом, археологи и сейчас рассматривают в качестве наиболее очевидного закрытого комплекса одиночное захоронение: основные предметы из такого захоронения по времени своего бытования, как правило, не выходят за пределы жизни того человека, с которым они погребены. К закрытым 7777777777777777777777

комплексам относят также клады, инвентари жилищ, погибших единовременно от какой-либо катастрофы.

Сравнивая между собой множество закрытых комплексов, О. Монтелиус распределил их в соответствии с эволюционными типологическими рядами составляющих их бронзовых предметов. Таким способом ему удалось проследить хронологическую последовательность комплексов, обозначить основной костяк их относительного датирования. На основе своих типологических разработок он создал периодизацию культур бронзового века Европы, которая сохранила свое значение до сих пор. Фактически О. Монтелиус впервые доказал, что формально-типологический метод служит важнейшим инструментом выяснения относительной хронологии древностей. В настоящее время этот метод, освободившийся от вульгарно-биологических наслоений, присущих ему на начальном этапе использования в археологии, повсеместно применяется при решении хронологических проблем. Особую роль играет типология в изучении относительной хронологии европейских памятников эпохи энеолита и бронзового века. И это вполне естественно, поскольку в Европе преобладают однослойные поселения ЭРМ. Из-за этого на европейских материалах было затруднительно разрабатывать другое направление исследований относительной хронологии, связанное со стратиграфическими наблюдениями. Стратиграфические методы исследования несомненно обязаны своим возникновением археологии Ближнего Востока и Средиземноморья. Огромную роль в их формировании сыграли раскопки А. Эванса в Кноссе, на Крите, и раскопки преемника Г. Шлимана — В. Дерпфельда в древней Трое на холме Гиссарлык в северо-западной Анатолии. Эти раскопки конца XIX — начала XX в. показали значение стратиграфических наблюдений при исследовании многослойных поселений. Однако научное обоснование стратиграфического метода и возможностей его использования в археологии было дано позднее, в работах европейских и американских археологов 20-х гг. XX в. Стратиграфия — это изучение последовательности залегания слоев (или отложений) археологического памятника. С точки зрения относительной датировки первостепенное значение имеет вывод о том, что нижние его слои относятся к более раннему времени, чем верхние, если они не нарушены вторичными перекопами (ямами, например). Находки, связанные с ненарушенным слоем, должны быть идентичны ему по возрасту и не могут датироваться раньше или позже его возникновения. Таким образом, последовательность отложений археологического памятника отражает относительную хронологию заключенных в нем находок.

Вся периодизация культур эпохи энеолита и бронзы Ближнего и Среднего Востока, а также Балкан строится прежде всего на стратиграфической основе. Преимущественное использование этого метода объясняется тем, что основным памятником, с которым здесь приходится иметь дело археологам, является так называемый «телль» — многометровый жилой холм, возникший на поселении, существовавшем длительное время на одном месте. 2 Сама возможность такого стационарного существования была предопределена системой земледельческого хозяйства в условиях южных регионов, где господствовали свободные от леса плодородные почвы, не требовавшие специальной сложной обработки. Дома в таких поселках строились из недолговечного сырцового кирпича. Через несколько десятилетий они разрушались, и площадки под новое строительство просто выравнивались. Материал построек, а также процесс накопления отходов доводили некоторые телли до высоты 20 метров и более. К примеру, некоторые знаменитые телли Болгарии — Караново, Эзеро достигают значительной высоты и охватывают напластования от неолита до ранней бронзы (рис. 6). Извлекая и анализируя находки, зажатые в телле, как в слоеном пироге, археолог получает возможность судить о последовательности их развития во времени, так же как и о связи с конкретными отложениями культур, представленными в выше- или нижележащих напластованиях. На принципах анализа стратиграфии теллей построены различные системы периодизаций бронзового века. Это и минойская система критских древностей А. Эванса, и элладская система греческих древностей А. Вейса и К. Блейгена и многие другие.

В Западной и Восточной Европе телли отсутствуют, поэтому здесь, как мы уже установили, периодизация памятников ЭРМ строится в большей мере на основе типологического метода. Применяя указанные методы исследования, можно выяснить не только относительную хронологию разных культур конкретного региона, но и представить общую схему их развития в эпоху энеолита и бронзы. Однако для отдельных культур и явлений даже в пределах намеченной схемы временные колебания могут достигать нескольких столетий. Естественно поэтому, что археологи ищут методы перехода от относительных датировок к абсолютной хронологии. Целям абсолютного датирования памятников энеолита и бронзового века служат, с одной стороны, классические историко-археологические методы, а с другой стороны — естественно-научные методы. Хронология культур III-II тыс. до н.э., существовавших в основном в бронзовом веке, до сих пор в значительной степени базируется на исторических датах древнейших письменных источников. Для периодов, предшествующих III тыс. до н.э., единственным критерием хронологической оценки можно считать даты радиоуглеродных анализов [Титов В. С., 1965]. Мы не станем подробно останавливаться на системах письменных дат египетской, месопотамской или какой-либо иной древнейшей хронологии: способы их реконструкции вы детально рассматриваете в курсе истории Древнего Востока. Считаем необходимым только подчеркнуть, что разработка этих систем ведется до сих пор и многие даты, казавшиеся еще недавно неоспоримыми, теперь подвергаются пересмотру. Документы древнего Египта и Месопотамии порою таят в себе спорные даты потому, что в этих странах отсутствовала строгая система летоисчисления. Так, в Египте история фиксировалась в годах правления сменявших друг друга фараонов, а в Месопотамии годы указывались по выдающимся событиям, смысл которых для нас сегодня не всегда ясен. Поэтому выяснение хронологии древневосточных государств всегда сопряжено с кропотливой источниковедческой работой, цель которой сводится к определению списков реальных и легендарных царей и фараонов, к выяснению длительности их правления, к установлению отдельных календарно-астрономических дат и т. д.

Рис. 6. Стратиграфический разрез болгарского телля Эзеро [Эзеро…, 1979]. 1 — гумус; 2 — нарушенный культурный слой; 3 — слои бронзовой эпохи (I пласт); 4 — слои энеолита (II пласт); 5 — слои позднего неолита (III пласт); 6 — слои среднего неолита (IV пласт); 7 — границы между слоями I, II, III, IV пластов; 8 — яма; 9 — ямки от деревянных кольев; 10 — камни; 11 — полы жилищ; 12, 13 — остатки сгоревших жилищ различной окраски; 14 — угли; 15 — угли с керамическими фрагментами.

Работая с ранними историческими хронологиями, археолог руководствуется двумя важнейшими моментами. Во-первых, любую хронологическую систему, полученную из письменных источников, он подвергает тщательной оценке с точки зрения ее достоверности. Во-вторых, археологические материалы, подлежащие датировке, он подвергает не менее тщательной привязке к проверенным историческим датам. В странах, где существовала письменность в ЭРМ, такая привязка, как правило, не составляет особой сложности. Здесь в археологических памятниках находят надписи, относящиеся к царствованию того или иного правителя, его печати, а иногда уникальные предметы, изображения которых фигурируют на четко датированных каменных рельефах или стелах.

Сложнее решаются задачи абсолютного датирования памятников и археологических материалов, удаленных от центров древнейших цивилизаций, владевших письменностью. Для выяснения времени их существования приходится применять метод датирования по импортным вещам, завезенным из стран, где уже была письменность. Яркий пример продвижения импортных вещей по Европе приводит немецкий археолог Г. Ю. Эггерс [Eggers H. J., 1959]. В позднем бронзовом веке в южной Европе распространилась мода на использование кувшинов с высокими ручками на плечиках и с поперечными линиями раскраски, которые, по-видимому, были завезены из Египта. Они известны по раскопкам в Микенах и в Греции, а также в Египте — в Телль-Эль-Амарне и в гробнице Рамзеса III (рис. 7). В Египте эти кувшины датируются в пределах XII—XIV вв. до н. э. В Микенах в период распространения таких кувшинов появляется характерная фибула (застежка), форма которой близка к современной английской булавке. В погребении в Мюлау в Северном Тироле такие фибулы найдены в сочетании с керамическими урнами с тремя вертикальными ручками. Сходные урны характерны для курганных погребений южного берега Балтийского моря. Здесь они встречаются в комплексе с фибулами из двух круглых пластинок, соединенных перемычкой. Такие фибулы составляют типичную находку позднего бронзового века Северной Европы. В частности, они оказались среди находок, сделанных при раскопках кургана близ Хага в Упланде (Швеция). Установленная Г.Ю.Эггерсом цепочка сопоставлений между Египтом, югом и севером Европы позволяет ему датировать северные могильники бронзового века временем XIV-XII вв. до н.э.

Рис. 7. Датировка памятников бронзового века по продвижению импортных вещей [Eggers H. J., 1959].

Сорок-пятьдесят лет назад хронология памятников ЭРМ в Европе опиралась исключительно на обрисованный метод, основанный на установлении последовательных связей между соседними территориями. Даже памятники в самых отдаленных от юга европейских регионах получали абсолютную датировку с использованием в конечном счете системы письменной хронологии. Только в 50-х годах XX века традиционные методы историко-археологического датирования были дополнены радиоуглеродной хронологией, которая предоставила науке объективные средства определения времени в интервале от сотен лет до 40-60 тысяч лет тому назад. Метод датирования по радиоуглероду был открыт профессором Чикагского университета радиохимиком В. Ф. Либби в 1947 г., за что в 1960 г. он был удостоен Нобелевской премии. Сущность радиоуглеродного метода заключается в следующем. Под воздействием космического излучения, постоянно бомбардирующего Землю, в атмосфере образуются нейтроны с высоким энергетическим зарядом. Эти нейтроны, вступая в реакцию с атомами азота, образуют радиоактивный углерод (изотоп 14С). Изотоп 14С оказывается неустойчивым из-за наличия восьми нейтронов в ядре вместо шести-семи, как у обычных изотопов углерода (12С и 13С). Такая неустойчивость ведет к радиоактивному распаду 14С, который протекает с регулярной скоростью, характеризуемой «периодом полураспада». Согласно современным исследованиям этот период составляет 5730 лет, обозначающих время, в течение которого распадается половина первоначального количества атомов (рис. 8).

Распад радиоуглерода с постоянной скоростью уравновешивается его постоянным образованием под действием космического излучения. Возникший радиоуглерод, реагируя с кислородом воздуха, превращается в углекислый газ (СО2). С помощью воздушных течений он перемешивается с СО2 нерадиоактивного происхождения. Растения через фотосинтез поглощают и стабильный, и радиоактивный углерод; последний передается травоядным животным, а через них и плотоядным (рис. 9). Со смертью растения или животного прекращается процесс получения 14С извне и его концентрация начинает уменьшаться вследствие радиоактивного распада. Таким образом, зная период полураспада, можно определить, сколько лет прошло со времени гибели организма. Для этого следует измерить его радиоактивность [Либби В. Ф., 1954; Дергачев В. А., 1994]. Материалами, пригодными для определения радиоуглеродного возраста, являются дерево, злаки, уголь, кость, раковины, рога, ткани, торф. Наиболее надежными в смысле получаемых результатов считаются дерево и уголь.

Рис. 8. Кривая распада радиоактивного углерода.

Рис. 9. Схема образования радиоуглерода в ископаемых органических остатках [Renfrew C., 1998].

Пользуясь радиоуглеродными датами, следует помнить, что они дают не календарную точку во времени, а вероятный диапазон этой точки. Именно поэтому все радиоуглеродные даты в научных публикациях приводятся с величиной статистической ошибки измерения активности 14С, называемой стандартным отклонением. Поясним на примере. Поселение эпохи бронзы по найденному в нем углю получило радиоуглеродную дату, выраженную в форме 2700±100 лет до н. э. (100 лет — величина статистической ошибки). Это значит, что существует 68% вероятности (то есть два шанса из трех) того, что истинный возраст расположен в интервале 2800-2600 гг. до н. э. Если давать радиоуглеродные даты поселения с удвоенной статистической ошибкой, то вероятность правильности даты возрастет до 95%, но искомый временной интервал расширится вдвое (2900-2500 гг. до н.э. ). Кроме статистической ошибки измерения, на точность радиоуглеродных дат влияет множество разных причин, которые можно разделить на две группы — причины объективные и субъективные. Объективными являются те, которые связаны с определенными природными явлениями. Например, проникновение даже мельчайших корешков современной растительности в уголь, лежащий в культурном слое, приводит к засорению пробы и существенному омоложению даты 14С. Подпочвенные воды являются носителями различных и разновременных радиоуглеродных компонентов и могут существенно влиять на деформацию дат. Появление субъективных ошибок обычно предопределено действиями самого археолога. Скажем, в культурном слое оказалась древесина, попавшая в него задолго до того, как ее использовал человек. Полученная по ней дата может вызвать неоправданное удревнение слоя. В задачу археолога поэтому входит не только определить четко стратиграфическую позицию образца, но и попытаться вписать его, сопоставив с другими датирующими находками, в общую динамику развития археологического памятника. Значительные ошибки могут возникнуть из-за неправильного взятия образца на анализ (касание рук) или хранение его в современных углеродосодержащих материалах (в вате, стружке, картоне). Учитывая многообразие факторов, влияющих на точность радиоуглеродной датировки, можно сделать вывод, предельно точно сформулированный X. Вотерболком: «Одна дата 14С из одного места или культуры — это еще не дата; только серия дат… может быть использована для хронологических целей» [Waterbolk H. J., 1960].

Сложность работы с радиоуглеродными определениями возраста предопределена еще и тем, что в литературе в настоящее время фигурируют две разные их системы. Одна связана с традиционными радиоуглеродными датами, полученными по методике В. Ф. Либби, другая — с датами «калиброванными». В.Ф.Либби в основу методики радиоуглеродного датирования положил допущение о том, что содержание 14С во внешней среде земли одинаково во все времена. Однако в дальнейшем обнаружилось, что концентрация радиоуглерода в атмосфере подвержена колебаниям, которые зависят от изменений геомагнитного поля Земли, от вариаций солнечной активности и других физических явлений. Источником этих сведений стала дендрохронология, которая позволяет определять возраст деревьев по кольцам годичного прироста. Параллельное исследование одних и тех же годичных колец с помощью дендрохронологических и радиоуглеродных измерений позволило а) составить представление о содержании 14С в земной атмосфере в прошлые времена; б) уточнить радиоуглеродные даты, подвергнув их калибровке. Идеальным материалом для таких реконструкций стали великовозрастные деревья нашей планеты. Наилучшие их образцы связаны с флорой Северной Америки. В ряду растительных долгожителей здесь находится секвойя (sequoia), которая живет до 3000 лет, а также калифорнийская сосна остистая (pinus aristata), возраст отдельных экземпляров которой достигает 4900 лет. Сравнивая толщину годичного прироста колец этих живых деревьев с кольцами погибших, прекрасно сохранившихся благодаря засушливому климату региона, американские ученые построили хронологическую дендрошкалу, удаленную от наших дней более чем на 9000 лет (приблизительно до 6700 г. до н. э. ) [Черных Е. Н., 2000]. Исследования, проведенные в Америке, в настоящее время дополнены изучением годичных колец дуба в Европе, который хорошо сохраняется в заболоченных местах и порою достигает возраста 400-500 лет. Две независимые дендрохронологические шкалы годичных колец дуба построены для Северной Ирландии и Западной Германии. Первая проникает в отдаленное прошлое до 5300 г. до н. э., вторая — до 8000 г. до н. э. [Дергачев В. А., 2000]. Величайшим достижением европейских ученых стало совмещение этих изолированных шкал. В итоге была создана кривая, позволившая осуществлять калибровку радиоуглеродных дат по измеренным на 14С кольцам дуба.

Итак, в связи с успехами дендрохронологии началась проверка традиционных радиоуглеродных дат. Наиболее наглядно итоги такой проверки иллюстрирует график соотношения возрастов, которые определены дендрохронологическим и радиоуглеродным методами для образцов древесины, взятых из различных возрастных зон великовозрастных деревьев (рис. 10). На графике хорошо видны отклонения показателей радиоуглеродного возраста (вибрирующая кривая) от диагонали, отражающей полное совпадение дат по годичным кольцам и по 14С. Считается, что они предопределены изменениями концентрации 14С в атмосфере земли, не учтенными В. Ф. Либби. До 1000 г. до н. э. эти отклонения невелики, но по мере углубления в древность они приобретают все более регулярный характер, показывающий «омоложение» радиоуглеродных дат. Физики полагают, что для получения истинного возраста их нужно исправить по калибровочной шкале. Различные варианты таких шкал сейчас широко известны. Существуют ныне и особые компьютерные программы, по которым можно проводить калибровку.

Рис. 10. Соотношение между радиоуглеродными и дендрохронологическими датами [Колчин Б. А., Шер Я. А., 1972].

Замена традиционных радиоуглеродных дат калиброванными ведет к значительному удревнению археологических культур ЭРМ. Так, все культуры, традиционно датируемые II тыс. до н. э., становятся старше на 300-500 лет, III тысячелетием — на 500-800 лет, IV тысячелетием — на 800-1000 лет.77777777777

Несмотря на постоянное совершенствование методики дендрохронологической коррекции радиоуглеродных определений, многие археологи справедливо указывают на противоречивость и чрезмерную древность калиброванных дат. Установлено, например, что они существенно расходятся с историческими хронологиями Египта и Древнего Востока [Mellaart J., 1979; Черных Е. Н., 1997б]. Очевидные несоответствия с археологическими реалиями вносит их использование в хронологические системы степных и лесостепных памятников эпохи энеолита Северного Причерноморья, памятников типа Алтын-депе бронзового века Средней Азии, синташтинских памятников позднего бронзового века Приуралья и т. д. [Рындина Н. В., 1998а; Кирчо Л. Б., Попов С. Г., 1999; Кузьмина Е. Е., 2000а; Кузьмина Е. Е., 2000б]. Эти расхождения не позволяют нам пока однозначно оценивать преимущество калиброванных дат. Представления о правомерности их использования не устоялись в отечественной археологии, поэтому в дальнейшем изложении мы будем придерживаться дат традиционных. В значительной мере это предопределено и тем, что именно на них базируются обобщающие русскоязычные публикации по культурам ЭРМ, к которым мы предполагаем постоянно отсылать читателей.

В заключение отметим, что и «низкая» традиционная, и «высокая» калиброванная хронология имеет и сторонников, и противников среди специалистов по археологии ЭРМ. В условиях продолжающейся дискуссии очевидно, что не следует делать далеко идущих хронологических выводов, ориентированных только на даты 14С. Они отражают объективную реальность тогда, когда не противоречат археологическим фактам и вписываются в общую картину накопленных наблюдений по относительной хронологии памятников и культур ЭРМ. Используя сумму естественно-научных и археологических данных по датированию этих культур, можно указать их хронологические рамки применительно к разным территориям Старого Света. На Ближнем Востоке они соотносятся со временем V-II тыс. до н. э., в Средиземноморье и на юге Европы — со временем IV-II тыс. до н. э., в Центральной Европе и Центральной Азии — со временем III-II тыс. до н. э. Если вы встретите в литературе иные, более древние даты, то они опираются на использование калиброванных значений радиоуглеродного возраста.

Металлургические провинции, очаги металлургии и металлообработки

В материалах, собранных археологами на памятниках энеолита и бронзы, представлена масса разновидностей культурной и хозяйственной жизни древнего населения. Естественно поэтому, что исследователи неоднократно пытались установить принципы их макрорайонирования. Не останавливаясь на истории вопроса, отмечу, что наиболее удачным представляется принцип группировки материалов ранней металлоносной эпохи, предложенный сравнительно недавно Е. Н. Черных. Он основан на выделении таких крупных производственных подразделений, как «металлургические провинции» и составляющие их «очаги металлургии» и «очаги металлообработки» [Черных Е. Н., 1978б; Chernykh E. N., 1992]. Действительно, когда начинаешь просматривать археологические находки, и прежде всего коллекции металлических изделий из разных памятников, то возникает отчетливое представление о том, что разные по характеру медные месторождения одной или нескольких горнорудных областей порождают вокруг себя огромные хозяйственно-производственные округи, которые и принято называть провинциями. Каждая такая провинция образует внутреннее, замкнутое единство, развивающееся независимо. Причем это развитие может порождать сходные социально-культурные и хозяйственные формы, связанные с производственной деятельностью населения, его языком, культурными и торговыми контактами, техническими достижениями. И все-таки производственный, металлургический признак оказывается решающим в определении провинции. Металлургическая провинция — это единая производственная система, часто охватывающая огромные территории, объединенная сходными традициями развития металлургии. Такая система, как правило, возникала на основе активных торгово-обменных контактов между народами, владевшими рудными богатствами, и народами, лишенными их. Потребители металла получали от его производителей не только сырье, стимулировавшее зарождение собственной металлообработки, но и технические идеи, необходимые для ее развития. В зоне распространения этих идей возникали многочисленные центры металлопроизводства, именуемые очагами. Они оказывались родственными по ряду основных признаков, и прежде всего по составу используемого металла. Конгломерат этих родственных образований и составлял металлургическую провинцию.

Характеристика производства в любом очаге провинции, по Е. Н. Черных, определяется тремя основными признаками: 1) сходным набором категорий и типов выпускаемых изделий; 2) сходными технологическими приемами металлообработки; 3) сходным составом используемого металла [Черных Е. Н., 1978б]. Следует помнить, что в пределах любой провинции действовали и очаги металлообработки, и очаги металлургии. В чем их различие? В металлургическом очаге представлен полный цикл металлопроизводства: горное дело, выплавка металла из руд, металлообработка. В очаге металлообработки работают на привозном сырье, поэтому цикл урезан, он ограничен только производством изделий из металла. Именно поэтому при характеристике очага металлургии нужно учитывать дополнительные показатели: способы добычи и переработки сырья. Во всех очагах металлообработка развивается в виде самостоятельной ремесленной отрасли, главной фигурой которой становится мастер-профессионал. В пределах обычного поселка — это общинный мастер, который целиком посвящает себя специальным занятиям и освобождается от полевых работ. Готовые продукты земледелия и скотоводства он получает от сородичей, для которых отливает металлическую утварь, оружие и украшения. Накопленные технические навыки он передает по цепочке наследственных связей, поэтому такую форму организации ремесла часто называют индивидуально-семейной. Другая форма его организации именуется кланово-производственной. Она предполагает функционирование крупных объединений мастеров — кланов, в рамках которых они находятся в постоянном взаимодействии. Это обусловлено их компактным проживанием в отдельных поселках и наличием крупных мастерских, в которых операции по обработке металла производятся совместно, на базе узкой профессиональной специализации. Клановые мастера, в отличие от общинных, выпускают массовую продукцию, предназначенную для дальнего обмена [Рындина Н. В., 1998а]. Тесное общение мастеров приводит к унификации выпускаемых изделий, стандартизации приемов их ковки и литья. В этом кроется причина формирования в очаге единого коллективного технологического опыта. Очаг металлопроизводства чаще всего связан с одной археологической культурой или с ее локальным вариантом. Но иногда он включает территорию сразу нескольких культур. Особенно это характерно для позднего бронзового века. Существование очагов и провинций всегда ограничено определенными хронологическими и географическими рамками. К примеру, провинции могут охватывать по времени период от 400-500 до полутора тысяч лет, их территория в некоторых случаях может достигать нескольких миллионов квадратных километров (рис. 11). О грандиозности их пространственных и временных границ свидетельствует тот факт, что на протяжении четырехтысячелетней истории ЭРМ в Старом Свете известно всего около десяти подразделений такого рода [Chernykh E. N., 1992].

Установлено, что основные археологические периоды в развитии ранней металлоносной эпохи связаны с историей одной или нескольких провинций Евразии (рис. 11). Энеолит отмечен сложением Балкано-Карпатской металлургической провинции — самой ранней и наиболее яркой в Старом Свете. В раннем и среднем бронзовом веке наиболее значительными металлургическими достижениями выделяется Циркумпонтийская металлургическая провинция. Она охватывает обширные территории, примыкающие к бассейну Черного моря. В позднем бронзовом веке возникают новые высокоразвитые производственные системы: Евразийская, Кавказская, Европейская и др. Металлургические провинции каждого хронологического периода характеризуются распространением новых технических достижений в горном деле, металлургии и металлообработке. Производственные новшества сопровождаются заметными историческими переменами: формируются новые культуры и культурно-исторические общности, меняется характер этнических и культурных контактов между народами, трансформируются структуры их экономических систем и идеологических представлений [Авилова Л. И., Черных Е. Н., 1989]. В дальнейшем, при изложении конкретных материалов энеолита и бронзового века, мы положим в основу их подразделения металлургические провинции и связанные с ними археологические культуры и очаги металлопроизводства. Однако прежде остановимся на методических приемах, которыми руководствуются археологи при выделении и характеристике очагов и провинций.

Рис. 11. Ареалы Балкано-Карпатской металлургической провинции энеолита (1), а также Циркумпонтийской провинции раннего (2) и среднего (3) бронзовых веков (по Е. Н. Черных).

На первом этапе исследования границы очага определяются с помощью типологического и картографического методов. Сначала проводят типологический анализ металлического инвентаря. Для этого многочисленные серии предметов, близких по территории и хронологии, распределяют по типам, отличающимся устойчивым сочетанием признаков. Находки, составляющие типы, наносят на карту, таким образом устанавливают районы их массового скопления. Эти районы, обычно отличные от соседних по типологическому набору вещей, намечают предварительные контуры очага. В предварительной форме обозначают они и морфологические особенности выпускаемой очагом продукции. Подобная привязка различных категорий металлических предметов к предполагаемым центрам их производства с помощью типологии и картографирования применяется в практике археологических исследований уже очень давно и практически повсеместно.

В последние десятилетия приемы изучения древнего металла вступили в период нововведений, вызванных открывшимися возможностями широкого применения методов физических наук в археологии. Они обозначили новые подходы к изучению происхождения вещей. Стало очевидным, что анализ их типологии следует дополнять изучением состава металла и технологии его обработки. Триединство признаков, определяющих очаг металлопроизводства, в значительной мере вытекает из подобного комплексного подхода к решению проблемы. Технологическое родство предметов, произведенных в пределах одного очага, устанавливается с помощью методов металлографии. Наиболее эффективные результаты дает использование микроструктурного метода. Он заключается в том, что специально подготовленный с помощью полировки образец металла рассматривается в отраженном свете с использованием особого металлографического микроскопа. Это позволяет увидеть его структуру, состоящую из различных по характеру кристаллов, неразличимых невооруженным глазом. Известно, что строение металла зависит не только от его состава и природных свойств, оно определяется в значительной степени способом его обработки (литье в открытую или закрытую форму, с быстрым или медленным охлаждением металла, ковка горячая или холодная, сварка, закалка и т.д. ). Таким образом, непосредственная задача микроструктурного анализа сводится к установлению приемов изготовления древней вещи, ее технологии. Работа с результатами массовых анализов открывает широкие возможности для решения важных проблем, связанных с историей древнего металлопроизводства. В их ряду выявление технологически сходных предметов, вышедших из одной мастерской или очага; установление характерных видов литья и ковки металла, свойственных продукции очага или провинции; определение зоны действия технических традиций их металлообработки; изучение как общих тенденций ее развития в ЭРМ, так и локальных особенностей и др. Аналитические исследования изделий ЭРМ, основанные на использовании методов металлографии, проводились в ряде археологических лабораторий России и стран СНГ. Грузинские специалисты применили их для анализа изделий из металла IV-II тыс. до н. э., связанного с памятниками энеолита и бронзового века Закавказья [Тавадзе Ф. Н., Сакварелидзе Т. Н., 1959]. Сотрудники московской лаборатории Института археологии РАН провели значительную работу по исследованию древнейшего металла Средней Азии [Черных Е. Н., 1962; Терехова Н. Н., 1975]. Находки бронзового века Южной Сибири изучены в археологической лаборатории Санкт-Петербурга [Наумов Д. В., 1963; Наумов Д. В., 1972].

Наиболее значительный вклад в развитие «археологической металлографии» внесла лаборатория микроструктурного анализа кафедры археологии Московского университета. В настоящее время ею проведен металлографический анализ более чем 5000 медных и бронзовых изделий, датируемых по преимуществу эпохой раннего металла. Вначале в центре внимания лаборатории находились коллекции древнейшего металла степной и лесостепной зоны Восточной Европы [Рындина Н. В., 1969; Рындина Н. В., 1970; Рындина Н. В., 1971; Рындина Н. В., 1980; Рындина Н. В., 1984]. В дальнейшем исследования были продолжены на болгарских энеолитических материалах. Микроструктурный анализ выявил не предполагавшуюся ранее сложность и совершенство кузнечного и литейного дела мастеров Балкано-Карпатской металлургической провинции эпохи энеолита [Рындина Н. В., 1992; Рындина Н. В., 1998а; Рындина Н. В., 1998б; Ryndina N. N., 1993]. Накопленные данные оказались достаточными для полной характеристики технологии металлообрабатывающего производства в гумельницком, трипольском и других очагах ее юго-восточной зоны. Продукция очагов и провинций бронзового века пока подвергалась лишь спорадическому изучению с помощью металлографии. Так, в рамках Циркумпонтийской провинции исследованы пока небольшие серии металла ямной, катакомбной, майкопской и северокавказской культур [Каменский А. Г., 1990а; Каменский А. Г., 1990б; Равич И. Г., Рындина Н. В., 1999; Гак Е. И., 2000]. Только начато рассмотрение технологии абашевского, срубного и раннеандроновского металла Евразийской провинции [Рындина Н. В., Дегтярева А. Д., 1989; Дегтярева А. Д., 1999; Дегтярева и др., 2001]. Недостаток технологической информации по развитию приемов металлообработки в этих провинциях отчасти восполняется сведениями, полученными специалистами в процессе поверхностного осмотра находок с точки зрения следов их обработки. Все эти сведения, и визуальные, и аналитические, будут учтены нами в фактической части учебного пособия.

Важнейший этап исследования металлургических провинций и охваченных ими очагов связан с определением состава металла, имевшего хождение в их пределах. В настоящее время для изучения состава древних металлов используются разнообразные физические методы. Но наиболее известным и апробированным с точки зрения полученных результатов является оптический (эмиссионный) спектральный анализ. Рассмотрим самый общий принцип его действия. Образец для анализа в виде стружки или кусочка металла весом 5-10 мг сжигают в пламени вольтовой дуги. Горение сопровождается излучением света. Если пучок параллельных лучей этого света пропустить через призму, то он разделится на отдельные пучки, каждому из которых свойственна своя длина волны. Спроецировав пучки на фотопластинку, получают спектр анализируемого вещества, в котором конкретный элемент занимает свое, строго определенное место. Интенсивность излучения элемента с данной длиной волны определяют по степени почернения фотопластинки в месте расположения соответствующей линии спектра. Сравнивая найденные интенсивности со стандартными, полученными при изучении спектра эталона с известным химическим составом, находят концентрации элементов в сожженной пробе. Эмиссионный спектральный анализ обычно считается полуколичественным, поскольку его точность при определении различных элементов колеблется в пределах 10-20%. Наименьшая концентрация элементов, которая может быть обнаружена, меняется от элемента к элементу и колеблется от десятитысячных до десятых долей процента. Главное преимущество метода состоит в том, что по очень малой навеске металла, изъятие которой не разрушает древнюю вещь, он может дать ответ о концентрации в ней большинства элементов (до сорока).

Исследуя состав древних металлических предметов и обрабатывая данные их спектрального анализа с помощью методов математической статистики (частотный, корреляционный, кластерный анализы), можно выделить в массе материала группы предметов, одинаковых или близких по своему составу. Эти группы по существу определяют различные сорта металлов и их сплавов, используемых в металлургии провинций и очагов. Региональные скопления различных по составу химических групп металла служат важнейшими показателями их связи с месторождениями определенных горнорудных областей, таких как Балкано-Карпатье, Кавказ, Урал, Алтай и пр. Результаты массовых спектральных анализов позволяют в ряде случаев поставить вопрос не только о крупных горнорудных регионах, но и о конкретных рудниках, из которых происходит тот или иной тип металла. Дело в том, что медные руды разного происхождения могут отличаться разным химическим составом: кроме основного компонента — меди — они содержат множество сопутствующих ей примесей, составляющих разнообразные количественные и качественные комбинации. При плавке руды состав этих примесей может несколько меняться, но характер перемен поддается учету благодаря известным коэффициентам их распределения между готовым металлом и шлаком. Таким образом, примеси, попавшие в металл, становятся опознавательными знаками его происхождения [Chernykh E. N., 1992]. Однако данные теоретические постулаты не всегда удается реализовать на практике, которая показывает, что близкие по генезису медные месторождения часто оказываются сходными по своей геохимии. Особенно это относится к монометаллическим рудопроявлениям, в которых представлены лишь чистые минералы меди без заметных примесей иных элементов. Например, мы не в состоянии различить медь, выплавленную из медистых песчаников Приуралья, сотни выходов которых охватывают огромные территории Волго-Камского бассейна и Приуралья.

Установить рудный источник меди удается тогда, когда руда сильно насыщенна посторонними примесями. Наиболее вероятна привязка археологических объектов из металла к так называемым полиметаллическим месторождениям, в которых минералы меди соседствуют с минералами других металлов (мышьяка, сурьмы, свинца, олова и т. д. ). Но и здесь возникают трудности, поскольку дают себя знать вариации их соотношения друг с другом в пределах рудного тела. Тем не менее именно в этих случаях таится заманчивая для исследователя перспектива решения проблемы, особенно если рудники разрабатывались в древности. Археологическое обследование древних шахт со взятием образцов руды на анализ позволяет, как правило, произвести надежную идентификацию между рудой и металлом из раскопанных поблизости памятников. Результаты массового спектрального анализа древних изделий из металла являются неоценимым историческим источником. Они дают общую картину соотношения химических групп меди и ее сплавов, типичных для данной археологической культуры и очагов ее металлопроизводства; они показывают отличие этих соотношений в пределах других культур и очагов; они определяют древние торговые пути, по которым двигались разные сорта меди из источников их получения; они позволяют синхронизировать различные археологические культуры ЭРМ; выявить зону исходных импульсов для зарождения металлургии в той или иной провинции или ее очаге. Эмиссионный спектральный анализ стал широко применяться в археологии начиная с середины XX в., хотя первые анализы изделий бронзового века Европы были выполнены еще в предвоенные годы немецкими учеными Г. Отто и В. Виттером [Otto H., Witter W., 1952].

В конце 50-х годов спектральный анализ для решения проблем происхождения изделий энеолита и бронзового века Европы был использован австрийским археологом Р. Питтиони [Pittioni R., 1959]. Возглавляемая им Венская историко-металлургическая группа занималась по преимуществу изучением руд Восточных Альп и коллекций древнего металла Австрии. На основе этих исследований ему удалось доказать местное производство большинства австрийских металлических изделий раннего бронзового века. В 50-х — 60-х годах были проведены первые работы по изучению состава меди и бронз с территории Закавказья. Их выполнили ученые аналитических лабораторий Грузинской и Азербайджанской ССР [Тавадзе Ф. Н., Сакварелидзе Т.Н., 1959; Селимханов И. Р., 1960]. Параллельно начались исследования в ленинградской лаборатории спектрального анализа, созданной при местном отделении Института археологии АН СССР. В центре внимания ее сотрудников находились коллекции из памятников III-I тыс. до н.э. с территории азиатской части СССР [Богданова-Березовская И. В., Наумов Д. В., 1963]. Особо следует отметить деятельность Штутгартской историко-металлургической группы, которая активно развернулась в 50-х — 70-х годах при музее Вюртемберга (Германия) под руководством З. Юнгханса и Е. Зангмайстера. Она внесла значительный вклад в изучение состава меди, золота и бронзы первобытной Европы. Авторы опубликовали огромную серию количественных спектральных анализов изделий энеолита и бронзового века. Обработав результаты 22000 анализов с помощью методов математической статистики, они выделили 29 химических групп европейской меди. Для выяснения их происхождения ими произведено картографирование находок каждой группы. Таким образом, установлена картина используемых в древности рудных месторождений [Junghans S. et al., 1960; Junghans S. et al., 1968; Junghans S. et al., 1974]. Однако в науке существуют большие разногласия по поводу оценки выводов Штутгартской группы, правильности предложенной ею классификации химического состава меди, а также исторической обоснованности ее идей относительно миграций европейских народов в поисках медного сырья в ЭРМ [Рындина Н. В., 1998а].

В разработке узловых проблем спектроаналитического направления истории металлургии особое место принадлежит Е. Н. Черных и возглавляемой им московской лаборатории Института археологии РАН. Исследования Е. Н. Черных базируются на всестороннем рассмотрении как состава руд, применявшихся в пределах различных производственных подразделений ЭРМ, так и состава готового металла. Источник, из которого происходит металл, определяется с учетом многих факторов: историко-культурных, географических, металлургических, статистических. Это существенно отличает подход исследователя к решению вопросов генезиса древней металлургии, делает более достоверными получаемые им выводы. Лаборатория Института археологии провела к настоящему времени более 50 000 спектральных анализов, большая часть которых связана с коллекциями ЭРМ. Примечательно, что в этой огромной базе данных представлены не только результаты изучения готовых изделий, но и образцов шлаков и медной руды, происходящих из древних медных рудников и медеплавилен. Они происходят с обширных территорий от Болгарии на западе вплоть до Дальнего Востока, от полярной зоны на севере вплоть до Ирана и Афганистана на юге [Chernykh E. N., 1992]. Значимость спектроаналитических работ Е. Н. Черных, посвященных истории металлургии Урала, Поволжья, юго-запада Восточной Европы, Болгарии, определяется тем, что металлургические проблемы показаны в них на фоне широких исторических обобщений и совершенно новых общеисторических понятий [Черных Е. Н., 1966; Черных Е. Н., 1970; Черных Е. Н., 1976а; Черных Е. Н., 1976б; Черных Е. Н., 1978а]. Автор впервые ввел в научный оборот понятия металлургических провинций и очагов металлопроизводства, дал теоретическое их обоснование, обрисовал границы провинций эпохи энеолита, раннего, среднего и позднего бронзового века, показал общие закономерности их развития на фоне деятельности конкретных очагов металлургии и металлообработки, предложил общую периодизацию ЭРМ с точки зрения истории выделенных производственных подразделений [Черных Е. Н., 1978б; Черных Е. Н., 1999; Cernych E. N., 1982; Chernykh E. N., 1992]. Диапазон обсуждаемых вопросов велик и источником их решения служат прежде всего результаты массовых спектральных анализов.

Завершая рассказ о принципах выделения производственных образований ЭРМ и вкладе различных лабораторий (прямом и косвенном) в их разработку, хотим еще раз подчеркнуть, что наилучшие результаты достигаются при комплексном применении различных методов исследования. Только органическое сочетание 1) морфологического анализа древних изделий из металла; 2) данных их химического состава; 3) результатов технологического изучения позволяет получить достоверную картину истории древнего металлопроизводства. Такой комплексный подход и будет положен нами в основу дальнейшего изложения.

http://arheologija.ru/eneolit/

http://arheologija.ru/ranniy-bronzovyiy-vek/

http://arheologija.ru/sredniy-bronzovyiy-vek/

http://arheologija.ru/pozdniy-bronzovyiy-vek-2/

http://arheologija.ru/primechaniya-3/

http://arheologija.ru/literatura-2/

• უძველესი კავკასია