<უკან დაბრუნება

В. Б. Виноградов

ВАЙНАХО-АЛАНСКИЕ ВЗАИМООТНОШЕНИЯ В ЭТНИЧЕСКОЙ

ИСТОРИИ ГОРНОЙ ИНГУШЕТИИ

Журн. Советская этнография, 1979 г. №2, Март -Апрель, И3Д. «Наука», Москва, стр.30-40

http://www.booksite.ru/etnogr/1979/1979_2.pdf

Вопросы этнической истории Ингушетии, в том числе и вайнахо-аланские контакты, уже около 100 лет интересуют ученых¹. Накопленный опыт показывает, что наиболее эффективна этнографическая методика исследования данной проблемы. В отличие от сугубо археологических работ, безоговорочно декларирующих автохтонность населения², ком­плексный подход к разнообразным источникам, отражающим очень сложный этногенетический путь ингушей как органической части всего вайнахского (чечено-ингушского) этноса дает возможность обрисовать истинную историческую ситуацию в горной Ингуш етии³. Одной из существенных сторон этногенеза ингушей являются и взаимные вайнахо-аланские связи, активно функционировавшие без малого 1500 лет (I—XIII вв.) и далеко еще не осмысленные на современном уровне науки. В предлагаемой статье автор стремится обобщить и исследовать все доступные материалы, проливающие свет на роль ираноязычных алан в этнической истории горной Ингушетии (Джераховское ущелье и вер­ховья р.Ассы).

Первые упоминания алан в античных письменных источниках дати­руются серединой I в. И уже в 72 г. аланы совершили грандиозный набег на Закавказье; они двигались по пути, где ныне проложена Военно-Грузинская дорога. Закавказские историки (М.Хоренаци, Л.Мровели) отметили, что наряду с самими аланами (овсами) в походе активно участвовали горцы Кавказа, в том числе и «дурдзуки», т.е. вайнахи горных районов, граничащих с Грузией в верховьях рек Ассы и Аргуна. Во II в. аланы, по свидетельствам древних авторов, окончательно закрепляются в плоскостных районах бассейна Терека, создают здесь сильный союз племен и устанавливают контроль над Дарьяльским проходом. Вплоть до конца IV в. они отсюда энергично вмешива­ются в закавказские дела и, как правило, в перечне их союзников упоминаются или подразумеваются горцы-вайнахи. Учитвая излюблен­ный маршрут преодоления аланами Кавказского хребта — вверх по Те­реку и через Крестовый перевал - логично считать, что постоянным партнером их было прежде всего вайнахское население прилегающих районов, т.е. ущелья р. Армхи (Джераховского) и далее к востоку — горной Ассинекой котловины (Галгачие). В эпоху средневековья (V - середина XIII в.) эта тенденция углуб­ляется. Разнохарактерные письменные источники убеждают в безуслов­ но господствующей роли алан (овсов) в северной округе горного про­хода, которому они дали свое имя (Дарьял - Дар-иль-Алан - «Ворота алан»)⁵. Здесь аланы и вайнахи, обитавшие к востоку от Дарьяла и известные под именами «дурдзуков» и «глигвов»⁶, входили в тесное со­ прикосновение с Грузией, распространившей в IX - начале XIII в. свою политическую власть и культурное влияние на горную Ингушетию, что отражено в многочисленных письменных свидетельствах (арабских, но главным образом грузинских), эпиграфических и рукописных памятни­ках, связанных с архитектурно-археологическими объектами в первоначальном районе обитания гал гаев- Галгачие⁷. Активная политика Грузии привела в начале XI в. к резкому обострению ранее традиционно дружественных и часто союзнических отношений с аланами, их ранне­ феодальным государством. Когда царь Кахетии Квирикэ III (1010-1029 гг.) назначил своих правителей к соседним горским народам высо­когорного Кавказа, против него двинулся «царь овсов Урдур». Он через Дурдзукию и «страну глигвов» (а это именно горная Ассинская котло­вина) перевалил через Кавказ и опустошил Кахетию. Но вскоре Урдур потерпел поражение и был убит. Грузия вернулась к планомерному освоению «Дурдзукети», включив ее в одно из своих эриставств. И хотя впоследствии (при Баграте IV, Давиде II Возобновителе, Тамар) от­ношения грузин с аланами нормализуются, горные вайнахи теперь становятся уже постоянными партнерами Грузии, а не алан, что свидетельствует о создании новой ситуации в округе Дарьяла, когда горная Ингушетия перестает быть зависимой от Аланского государства. Такова канва исторических событий и тенденций, улавливаемая вскупом контексте письменных свидетельств. Как соотносится она с дан­ными других источников и чем они дополняют ее? Сведения о могильниках и поселениях I тысячелетия н.э. в горной Ингушетии довольно бедны и недостаточно исследованы, но на их осно­вании все же можно сделать некоторые выводы. Прежде всего археологи единодушно констатируют общую слабую населенность высокогорной зоны северных склонов Кавказа, примыкающих с востока к, Дарьялу. Поселения домонгольской эпохи здесь не известны: они либо не сохра­нились, либо не выявлены8. Погребальные же памятники немногочисленны⁹. При этом, насколько можно судить, в горной Ассинской котло­вине - историческом центре и колыбели ингушского народа, месте оби­тания средневековых галгаев-глигвов - во второй половине I тысяче­летия число горских по характеру обряда и ритуала могильников (подземных и полуподземных коллективных склепов, каменных ящиков) нарастает, в то время как в ДжераховскомО ущелье они крайне редки. Создается впечатление, что в долине Армхи-вообще отсутствовал сколь­ко-нибудь значительный пласт вайнахского населения вплоть до конца X в.

Причины этого далеко не ясны, но, вероятно, немаловажную* роль играет сам характер местности — открытой и легкодоступной со стороны Дарьялаторной раннесредневековой военной дороги. С другой стороны, именно в Джераховском ущелье найдено несколько катакомбных мо­гильников с выразительным инвентарем, которые уверенно сопостав­ляются с аланами. Таковые сегодня открыты и исследованы у селений Фуртоуг, Гоуст, Бейни, Ольгита, Шуан. Они датируются в пределах VIII-X вв. и дают право утверждать, что аланы осваивали нижнюю половину долины Армхи (возможно, в пору и после пагубных для алан походов арабов) и постоянно пребывали тут в указанное время. Положение существенно изменилось в X-XII вв. Вайнахские погре­бальные древности в верховьях Ассы становятся массовыми, группиру­ясь прежде всего вокруг крупнейших галгаевских аулов Хамхи, Эгикал н Таргим. Они свидетельствуют о продолжении исконных похоронных традиций, а такж е явном влиянии черт христианской обрядности Судя по археологическим материалам, с конца X - начала XI в. происходит отток алан и резко возрастает число вайнахов в Джераховском ущелье, что проявилось прежде всего в исчезновении катакомб и возникновении значительного числа обширных могильников в виде каменных ящиков (Лежги, Еголкас, Могогоали, Мецхал, Фуртоуг, Памет, Ш уан). Свя­занный с этими могильниками погребальный обряд и характер сопут­ствующего покойникам инвентаря демонстрируют очевидную связь с раннехристианскими канонами захоронений в горах Кавказа¹². Обилие подобных могильников, попутное оживление склеповой традиции в до­лине Армхи знаменуют решительную перемену в этническом составе населения. В специальных работах безоговорочно признается ассими­ляция вайнахами алан, оставшихся в Джераховском ущелье после X в., причем процесс этот, как представляется, не был обременен отношения­ми антагонизма. Е.И.Крупнов верно заметил: «Самый факт использо­вания уже ингушскими обществами древних аланских кладбищ для своих захоронений в более позднюю пору говорит о какой-то преемст­венной связи между ними»¹³ и подтвердил свою мысль ярким приме­ром - огромным могильником Мохде близ селения Шуан. Но нельзя сбрасывать со счетов и конфессиональный момент. К кон­цу X - началу XI в. христианизация затронула не только горных ингу­шей, но и восточных алан, причем тем сильнее, чем ближе они жили к областям, откуда распространялось христианское влияние¹⁴. Джераховское ущелье относилось к таким регионам, и стандартизация здесь по­гребального обряда алан и галгаев не выглядит противоестественной; он сформировался в соответствии с горскими нормами оформления раннехристианских могил. Идентичная картина наблюдается и в нижней части Ассинского ущелья - на северных границах горной Ингушетии, где древности у селений Алкун, Верхний Даттых и др. свидетельствуют об аналогичном процессе вайнахо-аланского слияния. В свете данных археологии раннесредневековый контингент жителей Джераховского ущелья выглядит, таким образом, как «смешанное вайнахское и аланское население» (Е. И. Крупнов) с преобладанием до X в. аланского и в XI-XII в. галгаевского этнокультурного компонента. С этим выводом согласуются этногенетические предания ингушей и фольклорные сюжеты, связанные с конкретными памятниками матери­альной культуры (поселениями, могильниками, святилищами и пр.). Они фиксируются уже более 100 лет. Часть их стала предметом вдумчивого анализа (Ч.Ахриев, В.И.Долбежев, Л.П.Семенов, В.П.Христианович и др.). Особенно много занимались этногенетическими преданиями Е.И.Крупнов¹⁵ и В.П.Кобычев¹⁶, причем последний записал много новых оригинальных сюжетов, сохранившихся в памяти ингушей. Фольклорные произведения, в которых можно проследить древние ингуше-осетинские (аланские) контакты, касаются преимущественно Джераховского ущелья. Эти произведения позволяют сделать вывод, что массовое освоение выходцами с востока (из Галгачие) долины Армхи происходило около 1000-600 лет тому назад (В. П. Христианович по­лагал, что 1000—800 лет, более осторожный Е.И.Крупнов - что 800-600 лет), т.е. примерно в рамках X-XIII вв. О причинах появления тут галгаев говорится скупо, но в числе главных называются безземелье («Эта страна стала для нас тесной. Людям негде жить, а скоту пас­тись» вот рефрен многих легенд), социальное притеснение галгайских верхов в горной Ассинской котловине (ндйример, предание о возник­новении селения Хули)¹⁷ и личная инициатива тех, кто искал места под солнцем вне тесных границ исконного вайнахского «домена» в горном междуречье Ассы и Аргуна (предания о братьях Эгише и Галгае, о Ду­дарове и пр.). Весьма знаменательно, что в разнотипных фольклорных сюжетах достаточно ясно говорится о том, что до расселения вдоль Армхи галгаев здесь обитали «осетины» (аланы) или «джелты», что, вероятно, одно и тоже¹⁸. С ними связываются некоторые конкретные памятники (в том числе и «пещерные», т.е. катакомбные могильники). Как явствует из преданий, «осетины», «осетинское племя» были вытес­нены из Джераховского ущелья за Терек, Но такж е очевидно и то, что эмиграция захватила не всех алан. Герой предания об основании селения Хули (первого в долине Армхи), беглец из Эгикала галгай Хаза, при­нимает в свой поселок «осетинскую» (аланскую) семью Чахка. В селе­нии Фуртоуг первопоселенцы ингуши нашлй «пещерный» (катакомб­ный) могильник «джелтов», в котором по рассказам фуртоугцев рубежа XIX-XX вв. были погребены осетины - предки тех, кто впоследствии жил в Санибе и не порвал связей с Джерахом. Ценную запись нового предания опубликовал М. X. Ошаев: «В ингушскую страну пришли пред­ки осетин и стали мирно там жить. Они перемешались и слились с ин­гушами. Один ингуш, происходивший из осетин, пошел искать коров. В поисках их он дошел до местности Эль-Пхьа (горная Чечня. В.В.) к решил здесь остановиться...». Информатор М.X.Ошаева - потомок этого переселенца, называл себя «махло», в чем легко усматривается искаженное осетинское наименование ингушей Джераховского ущелья - «Маккхалон»¹⁹. Интересна и сложна фольклорная оценка героя вайнахской нартиады Сеска Солсы. Но если согласовать всю имеющуюся информацию о нем, то достаточно убедительной станет гипотеза, согласно которой кор­ни этого образа уходят в аланскую среду²⁰. Однако у вайнахов, причем более всего у горных ингушей, происходит существенная переоценка этого первоначально враждебного и отрицательного героя. В местных сказаниях наблюдается своеобразная двойственность его изображения: оставаясь типичным представителем «воинственных степняков» (У.Б.Далгат), «дыханием бескрайних степей древней Скифии и Ала­нии» (В.И.Абаев), Сеска Солса «максимально приближается в вайнахском эпосе к жизни, быту, нравам и обычаям вайнахских племен»²¹. Он органичное звено многих фольклорных коллизий, происходящих в горной Ингушетии. И хотя народ, безусловно, предпочитает местных героев, нарт Сеска Солса идеализируется. «Сеска Солса... у ингушей считается святым»²². И действительно, ему посвящено одно из святи­лищ Джераховского ущелья, а всевозможные «материальные следы» его эпической деятельности в этих местах окружены ореолом почита­ния²³. Это служит еще одним доводом в пользу реальности глубоких этнокультурных связей между аланами и вайнахами. Только благодаря им мог возникнуть специфический алано-вайнахский эпический образ. Возможности использования горского фольклора для проникновения в суть отдаленных событий местной истории еще далеко не исчерпаны. Недавно тонкий и весьма продуктивный анализ ингушских сказаний о мудреце Маго - представителе все того же «ираноязычного культур­ного мира», что и нарты - предпринял В. П. Кобычев. Он сделал вы­вод, что эпицентр экспансии Маго и его потомков в горной Ингушетии находится в Джераховском ущелье, затрагивая лишь частично приле­гающие районы верховий Ассы²⁴. Другим примером могут служить ингушские предания о Бархой-Канте. Одно из них, записанное в разных вариантах Е.И.Крупновым в 1929 г. и В. П. Кобычевым в 1970 г., в котором обнаружены весьма зна­менательные разночтения, побудило обратиться ко всем доступным ле­гендам и вариантам этого цикла (их 7), обнародованным с 1875 г.²⁵. В результате выявилось, что самые ранние записи сюжета умалчивают о грузинской якобы принадлежности фольклорного партнера Бархой-Канта и его жены. Напротив, некий «христианский царь», «знатный ино­земец» по имени Ерд, объявившийся на короткий срок в горной Ассинской котловине, этнически не идентифицирован. Однако стабильно подчеркивается, что Ерд и его дружина «пришельцы с севера», что возвра­щается Ерд (или после его убийства — дружина) «в Тарскую долину» (равнина, примыкающая с севера к Дарьяльскому проходу), где и была «страна Ерда». Хронологическое определение разыгравшихся событий облегчается, во-первых, тем, что весь цикл устойчиво связан с пребы­ванием галгаев лишь в верховьях Ассы; во-вторых, указанием на то, что там, в Галгачце, уже имелась «небольшая церковь», никак не связанная с деятельностью «христианского царя» Ерда, т.е. грузинская (Тхаба-Ерда?); в-третьих, наконец, тем, что в средневековье христианскими ца­рями, правившими к северу от горной Ассинской котловины, были только цари Алании (X— середина XIII в .). В.П.Кобычев отверг «северную версию» появления Ерда в горной Ингушетии, которую констатировал Е.И.Крупнов. Но это мнение противоречит оценке всего цикла²⁶. К тому же напрашиваются и еще два сопоставления. Во-первых, личное имя Ерд может иметь ясную аланскую этимологию, ибо в иранских языках «ард» и «ард» обозначает магиче­скую силу, святость, бога, клятву и пр.²⁷ И еще одно: фольклорные имя и биография пришельца с севера, христианского царя Ерда, во многом совпадают с судьбой исторической личности первой трети XI в., упоми­навшейся выше, — «царя овсов Урдура». Разумеется, утверждать что либо окончательно рискованно, но думается, что эти комментарии к цик­лу легенд о Бархой-Канте логично замыкают цепь фольклорных ингуш­ских воспоминаний о месте алан в событиях истории (в том числе и этнической) горной Ингушетии, где имеются их весьма явственные сле­ды в долине Армхи и эпизодичные - в верховьях Ассы. Коснувшись возможной этимологии имени Ерд, мы вплотную подош­ли к еще одному специфическому и малоисследованному виду источ­ников - культовым памятникам²⁸. В их -хронологии и интерпретации много неясного²⁹. Однако ныне все большие доказательства получает тезис, что часть зданий-святилищ в горной Ингушетии воздвигнута по крайней мере в предмонгольское время Ч. Высказана мысль и о связи святилищ с процессом ингушской колонизации Джераховского ущелья³¹. Сегодня в числе древнейших сохранившихся святилищ горной Ингуше­тии, синхронных или непосредственно примыкающих по времени строи­тельства к христианским храмам X-XI вв: в Галгачие (Тхаба-Ерда, Алби-Ерда, Таргимский и др.), видятся такие святилища, как Галь-Ерда, Итаз-Ерда, Маги-Ерда, Тумгой-Ерда, Амгали-Ерда, Зодцах-Ерда, Сеска-Солса, «Меккал», Мятцили. Симптоматично, что все они располага­ются к западу от Ассы, и сосредоточены в зоне Джераховского ущелья. Во всех названных культовых постройках сочетаются специфически горские (зачастую трудно поддающиеся генетической оценке) и христи­анские черты, что, с одной стороны, позволяет трактовать их как «хри­стианско-языческие храмы» (Л.П.Семенов, И.П.Щеблыкин, Е.И.Круп­нов и др.), а с другой — продолжать считать их производными от гру­зинских христианских храмов в высокогорной зоне Кавказа, в том числе (но отнюдь не только!) и в Ингушетии (Г.Г.Гамбашидзе, Н.Н.Бараниченко и др.)³². Это, кстати, согласуется и с конфессиональной оценкой соседних им погребальных памятников, произведенной выше. Но если ход рассуждений и система доводов о смешанном вайнахо-аланском населении Джераховского ущелья верны, то следует ожидать отголосков такого же этнического переплетения и в материалах, связан­ных со святилищами. И они есть! Можно установить ту или иную связь большинства перечисленных наиболее архаических святилищ западной Ингушетии с алано-осетинским компонентом. Ярче всего (кроме архитек­турной близости многих форм и деталей святилищ в Осетии и Ингуше­тии)³³ эта связь запечатлелась в названиях культовых памятников и в фольклоре, который так или иначе относится к ним. В.П.Кобычев показал связь цикла сказаний о Маго с кругом ираноязычных представлений, которые в конкретных условиях появления Маго в Джераховском ущелье с северокавказской плоскости (район Татартупа-Джулата) могут ассоциироваться только с аланами. Но имен­но этот цикл связан с такими святилищами, как Маги-Ерда, Тумгой-Ерда (Тумга — сын Маго). Фольклорная трактовка Сеска Солсы выявляет аланскую подоснову этого образа, подвергшегося сильному видоизме­нению в ингушской среде. И закономерно определенное почитание Сеска Солсы у ингушей, появление святилища его имени в долине Армхи. Ус­тойчивые ингуше-осетинские параллели давно отмечены применительно к таким культовым сооружениям, как Галь-Ерда, Мятцили и др. (Ч.Ахриев, А.Базоркин, Л.П.Семенов, Б.А.Алборов, В.П.Кобычев, С.Ц.Умаров и Др.). Появляются и новые факты. Так, основа названия вновь открытого святилища Итаз-Ерда близ селения Ольгета имеет прозрачную осетин­скую этимологию (итаз - «вдовец») и побуждает вспомнить реально существовавшего в VIII в. аланского царя Итаза и осетинскую фами­лию Итазата (Итазовы)³⁴. Название местности, давшей имя святилищу «Меккал», имеет явственную связь с алано-осетинским наименованием р.Армхи — Маккал-дон («река коршунов»), и ингушей — «махъалон». Принципиальное значение в свете этих параллелей приобретает и толкование термина «Ерда», сопутствующего абсолютному большинству архаичных «именных святилищ» (т.е. посвященных конкретному лицу, чаще всего основателю). Выше на примере имени фольклорного «христианского царя» Ерда (вероятно, аланского правителя, именуемого в грузинских источниках «Урдур») показана возможность аланской эти­мологии этого слова как термина культовой ираноязычной лексики. От­нюдь не противоестественно считать, что оно прижилось именно у вайнахов, смешавшихся с аланами (в том числе и на берегах Армхи, где стало характерной приметой обозначения полухристианских-полуязыческих зданий-святынь). В горной Ингушетии мне известны 11 пунктов, имеющих в названии такое оформление (Пхомат-Ерда, Итаз-Ерда, Амгали-Ерда, Галь-Ерда, Фяппи-Ерда, Маги-Ерда, Зодцах-Ерда, Тумгой-Ерда, Тамыж-Ерда, Алби-Ерда, Тхаба-Ерда). Из них 7 локализуются в Джераховском ущелье, 2 - на границе ущелья й горной Ассинской котловины (Тумгой-Ерда и Тамыж-Ерда) и только 2 - на берегах Ассы, причем здесь они свя­заны с чисто христианскими (грузинскими) храмами (Алби-Ерда, Тха­ба-Ерда). Топография сама по себе выразительна и станет еще бесспор­ней, если согласиться с тем, что в двух последних названиях «Ерда» — позднейшее хронологическое наслоение, не связанное с домонгольской эпохой. Это не голословная догадка. Ведь Леонти Мровели в XI в., оп­ределяя северные границы Эрети (часть Кахетии), доводил их «до Ткеба, которую ныне именуют Гулгула» (т.е. Галгай, Глигви — горная Ассинская котловина)³⁵. Резонно полагать: Тке-ба - это Тхабр — круп­нейший из грузинских храмов в высокогорной зоне Кавказа и самый северный к тому же, расположенный у одноименной реки и одноименного ущелья (Тхаба-Чоч). И именно он в устах компетентного историка ран­него средневековья не отмечен вторым термином — «Ерда». Относитель­ но же грузинской церкви XI в., именуемой ингушами Алби-Ерда, сле­дует помнить предположение Л.П.Семенова (разделяемое и Г.Г.Гамбашидзе), что ее изначальное название было «Твирлис-Цминда»³⁶. Едва ли будет большой смелостью считать, что термин «Ерда» добавлен к названию этих церквей уже позднее под впечатлением устойчивой тра­диции, сложившейся в вайнлхо-аланской этнической среде Джераховского ущелья. К сказанному остается добавить, что лексические ингуше-осетинские параллели и фонетические особенности языка ингушей, порожденные влиянием алано-осетинского языка, уже давно привлекли внимание спе­циалистов и дали немало подтверждений древности и прочности алано-вайнахских связей³⁷. Они, разумеется, быди наиболее продуктивными не в зонах простого соприкосновения и соседства, а в районах органи­ческого переплетения двух языковых традиций как выражения сложного процесса языковой и этнической ассимиляции различных групп населе­ния. Вхождение западной части горной Ингушетии в число этих обла­стей мотивируется дополнительно и все более явно выявляемым пластом ираноязычной топонимики в Джераховском ущелье (его нижней поло­вине)³⁸. В этом состоит уникальная особенность данного микрорайона, отличающая его от всех прочих в горной Чечено-Ингушетии - от Дарьяльского прохода до Андийского хребта на границе с Дагестаном³⁹. Все изложенное согласуется между собой и позволяет сделать достаточно уверенный вывод о сложности этнического развития населе­ния горной Ингушетии и о заметной роли в нем, в частности, длитель­ных и разнообразных алано-вайнахских связей, которые были особенно активными на территории Джераховского ущелья и в низовьях Ассы, затрагивая, однако, и колыбель галгаев - горную Ассинскую котло­вину. В нижней части долины Армхи выявляется та среда, которая по­служила чутким рецептором для этнических импульсов раннесредне­вековой эпохи. Вайнахская в своей древней основе, она в I тысячелетии испытала явную аланскую доминанту, развиваясь в русле конкретной истории народов округи Дарьяла. В первой трети XI в. сюда начина­ется массовая миграция выходцев из горной Ассинской котловины, ко­торая продолжалась все предмонгольское время. Причины этого таятся во внутреннем положении (демографический взрыв и сопутствующее обострение социальных противоречий в среде галгаев) и внешнеполи­тических факторах (постоянно усиливающийся натиск Грузинского фео­дального царства и одновременное ослабление Алании)" Поводом для открытого проявления назревшей тенденции стала вспышка алано-грузинского соперничества за влияние в верховьях Ассы в первой трети XI в., связанного с именами кахетинского владетеля Квирикэ III и аланского царя Урдура (Ерда?). Военная победа Грузии и стимулированная ею дальнейшая грузин­ская политическая и культурно-конфессиональная экспансия объективно стали дополнительным побуждением к оттоку на запад той прослойки галгаев, которая более всего страдала в новых условиях. Исторически правомерно видеть в ней первоначально сторонников традиционного общинного правопорядка, «слабые» семьи, тяготившиеся формами нарождающегося феодального гнета, представителей мелкого полуязыческого-полухристианского (жреческого в своей изначальной сути) культового люда, весьма дееспособного на первых порах христиа­низации (еще поверхностной во многом!) местного общества и подвер­женного остракизму в условиях укрепляющейся и набирающей мощь христианской идеологии и иерархии, и, наконец, силы, стойко ориентировавшиеся на сохранение политико-экономических и культурных свя­зей с аланами. Впоследствии миграция питалась внутренними неуря­дицами и столкновениями, все растущей земельной теснотой, кровной местью, религиозными распрями и, вероятно, известным государствен­ным регулированием со стороны Грузии, остро заинтересованной в пол­ном подчинении всей высокогорной зоны Кавказа, в безоговорочном включении ее в свои политические планы и границы. На новом месте - в Джераховском ущелье - галгаевские пересе­ленцы слились с давними соседями и партнерами (аланами) и постепен­ но ассимилировали их. Этот процесс, вероятно, протекал вплоть до на­чала установления татаро-монгольского господства на Кавказе, а пол­ностью завершился в X III-XV вв. в связи с новой волной миграций, охватившей Чечено-Ингушетию и приведшей к окончательной победе вайнахского элемента во всей зоне высокогорья и выселению в даль­нейшем вайнахов на плоскость⁴⁰. Но и в последующие столетия сохра­нялись специфически тесные контакты ингушей Джераховского ущелья с осетинами. Важно отметить, что недавно Н.Г.Волковой удалось убе­дительно охарактеризовать подвижность этнических границ в районе Дарьяла в XVI - первой половине XIX в. и, в частности, обосновать факт вторичной миграции осетин в низовья долины Армхи во второй по­ловине XVIII в. с последующей ассимиляцией ингушами и этой волны ираноязычных поселенцев41. Все это лишний раз доказывает сложность этнической истории горной Ингушетии, в которой длительные взаимо­отношения вайнахов и алано-осетин сыграли роль, далеко еще до конца не осознанную нами.

VAINAKH-ALAN RELATIONS IN THE ETHNIC HISTORY OF

HIGHLAND INGUSHETIA

Since the Ingushes had in the past no w ritten language the author, in elucidating the problems o! their ethnic history, draw s upon all possible sources — literary, archaeological, ethnographic and linguistic. An attem pt is m ade in the paper to reconstruct the historical processes in H ighland Ingushetia in the late medieval period w ith the aid of the above sources. The author comes to the conclusion th at the Alans, who in the 1st m illenium A. D. inhabited the D jerakh Ravine, had played an im portant role inform ing the Ingush people. This is evidenced by the catacom b burials, the toponym y of the region, Ingush and O sset legends on the origins of their peoples and much else. In the first third of the 11th century a m ass east-w est m igration of the Ingush began from the Assin Hollow; this continued in M ongol times and came to an end between the 13th and the 15th centuries. The Ingush m igration w as caused by a population increase in their ancient land of origin which engendered som ething like a demographic explosion; it w as also furthered by the M ongol conquest of m ediaeval A lania and the political expansion of feudal Georgia. The author further notes the role of G algay (Ingush) settlers from the upper reaches of the A ssa River who in the course of tim e assim ilated the sparse Alan population. Intensive interrelations and cultural borrow ing betw een the Ingushes and the Ossets (descendants of the old-tim e Alans) continued for a long tim e after this.

-----------------------------

1 В. Ф. Миллер. Терская область. Археологические экскурсии. - «Материалы по археологии Кавказа». М., 1888; В. И. Долбежев. Могильник Челишкив., «Сборник ма­териалов для описания местностей и племен Кавказа». Тбилиси, 1892, в. 13, с.138-139.

2 М. Б. Мужухоев. Средневековая материальная культура горной Ингушетии. Грозный, 1977.

3 См., например: Л. П. Семенов. Археологические и этнографические разыскания в Ингушетии в 1925-1932 гг. Грозный, 1963; А. И. Робакидзе. Жилища и поселения гор­ных ингушей. - «Кавказский этнографический сборник», II. Тбилиси, 1968, с. 41 сл.; Е.И.Крупнов. Средневековая Ингушетия. М., 1971; В.П.Кобычев. Расселение чечен­цев и ингушей в свете этногенетических преданий и памятников их материальной куль­туры, «Этническая история и фольклор», М., 1977, с. 165-184; Л. И. Лавров. Историко-этнографические очерки Кавказа. Л., 1978.

4. В.Б.Виноградов. Сарматы Северо-Восточного Кавказа. Грозный, 1963.

5. Ю.С.Гаглойти. Аланы и вопросы этногенеза осетин. Тбилиси, 1967; В.А.Куз­нецов. Алания в X-XIII вв. Орджоникидзе, 1971; В. Б. Виноградов. Аланы в Евро­пе, «Вопросы истории», 1974, №8, с.111-121.

6. В.Б.Виноградов, К.3.Чдкаев. Древние свидетельства о названиях и размеще­нии нахских племен, «Археолого-э.тнографический сборник» (далее АЭС). Грозный, 1966; Н. Г. Волкова. Этнонимы и племенные названия Северного Кавказа. М., 1973Г «Глигвы»  грузинское, название т-алев.

7 См.: Г. Г. Гамбашидзе. К вопросу о культурно-исторических связях средневеко­вой Грузии с народами Северного, Кавказа, «II М еждународный симпозиум по гру­зинскому искусству». Тбилиси, 19.77; 3. Ш. Дидебулидзе. Культурные связи народов Грузии и Центрального Кавказа в X-XII вв. Автореф. канд. дис. Тбилиси, 1974 (там же см. библиографию).

8 Большой интерес в этом . Смысле представляют так называемые циклопические постройки горной Ингушетии г(см/ В.. В. Виноградов, В. И. Маркович Археологические памятники Чечено-Ингушской АССР/ Грозный, 1966, с. 39, 41, 42), которые бездоказа­тельно относят к раннежелезному веку (В.И.Козенкова. Кобанская культура. Восточ­ный вариант. М., 1977),-тогда как аналогичные памятники в пограничных районах Ин­гушетии и Чечни датирую тся IX-XII вв. (С.Ц.Умаров. Средневековая материальная культура Чечни. Автореф. канд. дис. М., 1970, с. 4 сл.). Ценно и наблюдение В.П.Кобычева о том, что камни с петроглифами в позднесредневековых башнях ингушей «в большинстве случаев вставлены вторично», т.е. они, вопреки мнению В.И.Марковина о позднесредневековом появлении петроглифов, происходят из более древних построек, частично, вероятно, раннесредневековых (В.П.Кобычев. Язык есть нем.- «Сов.этно­графия», 1973, №4, с.153).

9 В. Б. Виноградов, В. И. Марковин. Указ. раб., с. 10 сл.

10 В. А. Кузнецов. Аланские племена Северного Кавказа. М., 1962, с.116; В.Б.Виноградов, А. А. Исламов. Новые археологические находки в Чечено-Ингуше­тии, «Известия Чечено-Ингушского НИИ», т. VI, в. 1, Грозный, 1965, с.161-163; «Очерки истории Чечено-Ингушской АССР», т.I. Грозный, 1967, с.32; Е. И. Крупнов. Указ. раб., с.53, 54.

11 Г. Г. Гамбашидзе. Из истории связей Грузии и Ингушетии в средние века, «Тезисы докладов IV „Крупновских чтений"». Орджоникидзе, 1974, с. 65—69; 3.Ш.Дидебулидзе. Указ. раб., с. 16 сл.

12 X. М. Мамаев. Об интерпретации каменных ящиков Дж ераховского и Ассинского ущелий, «Тезисы докладов VI, „Крупновских чтений"». М., 1976, с.36, 37.

13 Е.И.Крупнов. Указ. раб., с.54.

14 В.А.Кузнецов. Алания в вв. (Историко-археологические очерки). Автореф. докт. дис. М., 1970, с.40 сл. Интересно, что во время раскопок Паметского могильника в октябре 1978 года были зафиксированы случаи, когда в сланцевом покрытии каменных ящиков отмечались целыА Жернова или их обломки. Это типично алано-осетинская погребальная традиция, восходящ ая к обычаю закрывать лаз в катакомбные захоронения жерновом.

15 Е. И. Крупнов. Указ. раб., с.53-55.

16 В. П. Кобычев. И з этногунетических преданий ингушей, «Итоги полевых работ Института этнографии в 1970 году». М., 1971, с.111-121; его же. Расселение чечен­цев и ингушей..., с.169-178 (см. там ж е библиографию).

17 С Ц. Умаров. О поселениях и некоторых особенностях социально-экономическо­го развития горной Чечено-Ингушетии эпохи позднего средневековья.— АЭС №3, Грозный, 1969, с. 174.

18 Это убедительное сопоставление произвел А.Ф.Гольдштейн, ориентируясь на название «аланского города Джулат» (см. А.Ф.Гольдштейн, Башни в горах. М., 1977, с. 209).

19 М. X. Ошаев. Рекогносцировочное описание памятников средневековья реки Терлой-Ахк, АЭС, Грозный, 1966, с.157, 158.

20 У. Б. Далгат. Героический эпос чеченцев и ингушей. М., 1972, с. 105.

21 Там же, с. 202.

22 Б. Далгат. Страничка из северокавказского богатырского эпоса, «Этнографиче­ское обозрение», М., 1901, №1, с.40.

23 У. Б. Далгат. Указ. раб., с. 132 сл.; А. О. Мальсагов. Нарт-орстхойский эпос вайнахов. Грозный, 1970. '•

24 В. П. Кобычев. Из этног'енетических преданий..., с. 111-121.

25 Кроме вариантов, опубликованных Е. И. Крупновым («Несколько ингушских народных сказаний».— АЭС, № 2, Грозный, 1968, с. 255—257) и В. П. Кобычевым («Рас­селение чеченцев и ингушей...», с. 176, 177), см. У. Б. Далгат. Указ. раб., с. 360—369.

26 Д аж е и в более поздних записях (1938 г.), в которых легенда уже «огрузинилась» и приобрела штрихи «книжной информации», ориентиром для движения фольк­лорного двойника «христианина .Ерда» упорно называется местность вокруг «аула Ангушт», т.е. все та ж е Владикавказская долина — знаменитая область Ардоз северокав­казских алан (У. Б. Далгат. Указ;, раб., с.366, 368).

27 В. И. Абаев. Историко-этимологический словарь осетинского языка, т.I. М, Л., 1958, с.60 сл.

28 При написании этого этюда весьма полезными оказались полевые наблюдения Н. Н. Бараниченко в 1977 г. и некоторые данные из ее дипломной работы «Культовое строительство средневековых вайнахов в эпоху политеизма», за что я и выражаю ей искреннюю признательность.

29. В.Б.Виноградов. Некоторые аспекты современного изучения средневековых культовых памятников Чечено-Ингушетии, «Археология и вопросы атеизма». Гроз­ный, 1977, с.59—67.

30 М. Б. Мужухоев. М атериальная культура средневековой Ингушетии (XIII-XVII вв.). Автореф. канд. дне. М., 1972; его же. М атериальная культура средневековой Ингушетии; А. Ф. Гольдштейн. Средневековое зодчество Чечено-Ингушетии и Северной Осетии. М., 1975; В. Б. Виноградов. Некоторые аспекты современного изучения средне­вековых культовых памятников...; В. П. Кобычев. Старинные культовые сооружения Се­верного Кавказа как исторический источник по истории жилищ края. - «Полевые ис­следования Института этнографии в 1975 году». М., 1977, с. 70 сл. и др.

31 Н. Н. Бараниченко. К хронологии некоторых типов святилищ Чечено-Ингуше­тия, «Археология и вопросы атеизма», с. 72.

32 Отрицание этой версии в работах М. Б. М ужухоева базируется на полном иг­норировании научной литературы последних 10 лет и не может считаться обоснованным.

33 Л. А. Чибиров. Народный земледельческий календарь осетин. Цхинвали, 1976.

34 В. И. Абаев. Указ. раб., с. 539; В. А. Кузнецов. Аланы и тюрки в верховьях Ку­бани, АЭС, № 1, Нальчик, 1971, с. 83.

35 Г. Н. Чубинашвили. Архитектура Кахетии. Тбилиси, 1959, с.2.

36 См.; Г. Г. Гамбашидзе. К' объяснению названия храма Ткобя-Ерда.— «Мацне», 1974, № 2, с. 129, сноска 93.

37 Вс. М иллер. Язык осетин. М., Л., 1962, с. 25, 26; А. Н. Генко. Из культурного прошлого ингушей. - «Записки коллегии востоковедов», т.V. Л., 1932, с. 715 сл.; В. И. Абиев. Осетино-вайнахские лексические параллели.— «Известия Чечено-Ингушско­го НИИ», т.I, в. 2, Грозный, 1959, с. 89-119.

38 А. Н. Генкб. Указ. раб., с.720-727; Б. А. Алборов. Осетинские названия мест­ностей к востоку от Осетии.- «Сб. научного общества при Горском пединституте», т.I. Владикавказ, 1929, с. 87 99; В.Б.Виноградов, К.3.Чокаев. Иранские элементы в топонимии и гидронимии Чечено-Ингушетии,— «Известия Чечено-Ингушского НИИ», т.VIII, в.2, Грозный, 1966, с.75-95; В.П.Кобычев. Расселение чеченцев и ингушей с.171.

39 А. С. Сулейманов. Топонимия Чечено-Ингушетии. Грозный, 1976.

40 В. П. Кобычев. Расселение чеченцев и ингушей..., с. 183 (карта).

41 Н. Г. Волкова. Этнический состав населения Северного Кавказа в XVIII на­чале XX в. М., 1974, с.128-130.

• ჩრდილოეთ კავკასიის ქართული ძეგლები